— Девять… десять… Мы погибли, не успеем! — взвыл Теось.
Уставившись на фитиль, я замер.
Фитиль догорел до конца, и вдруг… из бомбы потекла какая-то белая жидкость.
Теось и Горбач, онемев, смотрели друг на друга.
— Что это… не взорвалось, — побелевшими губами прошептал Теось.
— Что это там течет? — удивился Горбач. Они осторожно приблизились к бомбе.
— Что-то белое. — Горбач окунул палец в лужицу, понюхал и облизал. — Попробуй! — подставил он палец Теосю.
— Похоже на молоко, — сказал Теось. Горбач, вытаращив глаза, оторопело потирал лоб.
— Что теперь будет… — простонал он.
— Что с тобой? — забеспокоился Теось.
Горбач вскочил как ужаленный.
— Что будет… Я перепутал фляжки! Это отцовская фляжка с молоком…
— А отец, наверное, пошел с нашей бомбой на завод… — прошептал Теось.
— Бежим скорее! — крикнул Горбач и бросился к двери.
— Куда ты?
— На завод! Отец обычно греет молоко в печи. А вдруг взорвется?
Они умчались как сумасшедшие.
Я сидел за столом, подперев голову руками, и тяжело дышал. Не знаю, сколько времени я так просидел, как снова раздался стук в дверь. Но я не двинулся с места. Постучали еще раз, потом дверь тихонько приотворилась и появилось длинное бамбуковое удилище, а вслед за ним — толстячок в резиновых сапогах. В руках он держал ведерко.
— Можно? — вежливо спросил он.
— Нет… нет! — заорал я, вскакивая со стула. Вежливый толстячок, видно, не совсем меня понял.
Деликатно прикрывая за собой дверь, он нежно проворковал:
— Уроки готовишь… Только не отвлекайся, мой мальчик.
И в ту же секунду, не замечая этого, заехал мне в лицо удилищем. Я отшатнулся и схватился за лицо.
— Папа дом? — ласково спросил он. — Мы с ним должны условиться насчет рыбалки. В воскресенье…
Стиснув зубы, я замотал головой.
— А… он еще не вернулся, — просопел толстячок. — Ну ничего, я подожду. Ты только не отвлекайся, мой мальчик.
Я сел за книжки. Рыболов, видно, решил устроиться поудобнее. Он потянулся за стулом и, нечаянно зацепив длинным концом удилища занавеску, разодрал ее надвое.
Огорченный, он принялся поправлять занавеску и тут же другим концом удилища задел саксофон, который с грохотом покатился по полу. Я вскочил, чтобы поднять его, но добряк ласково удержал меня.
— Не отвлекайся, не отвлекайся, мой мальчик. Поднимая саксофон, он умудрился смахнуть удочкой с буфета хрусталь и несколько тарелок. Я пришел в ужас:
— Может быть, вам лучше поставить эту удочку куда-нибудь в угол?
— Ты совершенно прав, мой мальчик, — ласково согласился добряк, — я ее прислоню к стене.
Он бодрым шагом двинулся к стене, но по дороге зацепил люстру и разбил лампочку.
— Что вы наделали?!
— Не отвлекайся, мой мальчик, — просопел он, — сейчас я сменю лампочку.
Вывернув лампочку из ночника у постели пана Фанфары, он пододвинул к себе стул.
— Не надо! — крикнул я, предчувствуя недоброе. — Я сам вверну.
— Не отвлекайся, мальчик, — улыбнулся добряк.
С обезьяньей ловкостью он взобрался на стул, продавил сиденье, провалился и тут же вскочил. На плечах у него был обруч от стула. Я хотел ему помочь, но он запротестовал:
— У тебя уроки, не отвлекайся.
Громко сопя, толстяк выбрался из обломков и подставил себе второй стул, влез на него, стал на цыпочки. И не успел я опомниться, как он уже схватился за люстру.
Люстра угрожающе закачалась и рухнула. Раздался страшный грохот и треск. В воздухе мелькнули ноги толстячка, и воцарилась мертвая тишина.
Я бросился к нему на помощь, но при этом перевернул стол и залил чернилами книги и тетради.
Толстячок неподвижно лежал под обломками тяжелой люстры. Я подбежал и в отчаянии дернул его за руку. Он открыл глаза и пробормотал:
— Не отвлекайся, мой мальчик.
Я не знал, что делать. К счастью, раздался звонок. В комнату вошли два санитара с носилками.
— Где больной? От вас звонили в «скорую помощь»? — спросил первый санитар.
— Да. Этого пана придавило люстрой.
— А нам сообщили, что у вас кто-то болен тифом, — заметил второй.
— Нет, тут только этот больной, — сказал я, — пожалуйста, заберите его.
— Нет, тут должен быть кто-то с тифом, — уперся второй санитар.
Но первый только рукой махнул.
Они унесли рыболова.
Я сел на люстру и вытер лицо. Мне уже ничего не хотелось. Вдруг начали бить часы. Они пробили восемь раз, Я испугался, вскочил и выпрыгнул в окно. Теперь вы знаете все.
* * *