Это было уже слишком. Я вскочил со стула:
— Что вы хотите делать?
— Не бойся, — буркнул увлеченный своим делом Горбач. — Сейчас проведем небольшой опыт.
— Здесь, в квартире?
— Ну да. Мы решили опробовать ее именно у тебя, потому что у вас самые толстые стены, — объявил Теось. — Старинный дом.
— Вы что, с ума сошли? — Я схватил его за шиворот.
— А ты не волнуйся, — успокаивал меня Горбач. — Наука требует жертв. Эйнштейн, например, ради науки последние штаны продал. А у нас эпохальное изобретение.
— Убирайтесь! — закричал я. — Я не хочу стать жертвой…
— Поджигай фитиль, Теось, — хладнокровно скомандовал его друг.
Я подскочил к нему, но было уже поздно. Затрещал фитиль, побежала искра… Я ринулся гасить, но меня держали железной хваткой. Я с воплями вырвался.
— Погасите, сумасшедшие!.. Спасите… спа… — Но тут мне сунули в рот кляп из платка.
Как видно, у них все было продумано.
— Не дергайся, уже поздно… считай, Теось, — буркнул Горбач, — при счете «семь» дадим ходу. При счете «десять» взорвется.
— Сумасшедшие… в постели… человек… — мычал я, но из-за кляпа ничего нельзя было разобрать.
три…
четыре…
ПЯТЬ…
ШЕСТЬ…
При счете «семь» они толкнули меня к двери, но так неудачно, что я споткнулся о половик и растянулся во весь рост. Теось и Горбач свалились на меня.
— Девять… десять… Мы погибли, не успеем! — взвыл Теось.
Уставившись на фитиль, я замер.
Фитиль догорел до конца, и вдруг… из бомбы потекла какая-то белая жидкость.
Теось и Горбач, онемев, смотрели друг на друга.
— Что это… не взорвалось, — побелевшими губами прошептал Теось.
— Что это там течет? — удивился Горбач. Они осторожно приблизились к бомбе.
— Что-то белое. — Горбач окунул палец в лужицу, понюхал и облизал. — Попробуй! — подставил он палец Теосю.
— Похоже на молоко, — сказал Теось. Горбач, вытаращив глаза, оторопело потирал лоб.
— Что теперь будет… — простонал он.
— Что с тобой? — забеспокоился Теось.
Горбач вскочил как ужаленный.
— Что будет… Я перепутал фляжки! Это отцовская фляжка с молоком…
— А отец, наверное, пошел с нашей бомбой на завод… — прошептал Теось.
— Бежим скорее! — крикнул Горбач и бросился к двери.
— Куда ты?
— На завод! Отец обычно греет молоко в печи. А вдруг взорвется?
Они умчались как сумасшедшие.
Я сидел за столом, подперев голову руками, и тяжело дышал. Не знаю, сколько времени я так просидел, как снова раздался стук в дверь. Но я не двинулся с места. Постучали еще раз, потом дверь тихонько приотворилась и появилось длинное бамбуковое удилище, а вслед за ним — толстячок в резиновых сапогах. В руках он держал ведерко.
— Можно? — вежливо спросил он.
— Нет… нет! — заорал я, вскакивая со стула. Вежливый толстячок, видно, не совсем меня понял.
Деликатно прикрывая за собой дверь, он нежно проворковал:
— Уроки готовишь… Только не отвлекайся, мой мальчик.
И в ту же секунду, не замечая этого, заехал мне в лицо удилищем. Я отшатнулся и схватился за лицо.
— Папа дом? — ласково спросил он. — Мы с ним должны условиться насчет рыбалки. В воскресенье…
Стиснув зубы, я замотал головой.
— А… он еще не вернулся, — просопел толстячок. — Ну ничего, я подожду. Ты только не отвлекайся, мой мальчик.
Я сел за книжки. Рыболов, видно, решил устроиться поудобнее. Он потянулся за стулом и, нечаянно зацепив длинным концом удилища занавеску, разодрал ее надвое.
Огорченный, он принялся поправлять занавеску и тут же другим концом удилища задел саксофон, который с грохотом покатился по полу. Я вскочил, чтобы поднять его, но добряк ласково удержал меня.
— Не отвлекайся, не отвлекайся, мой мальчик. Поднимая саксофон, он умудрился смахнуть удочкой с буфета хрусталь и несколько тарелок. Я пришел в ужас:
— Может быть, вам лучше поставить эту удочку куда-нибудь в угол?
— Ты совершенно прав, мой мальчик, — ласково согласился добряк, — я ее прислоню к стене.
Он бодрым шагом двинулся к стене, но по дороге зацепил люстру и разбил лампочку.
— Что вы наделали?!
— Не отвлекайся, мой мальчик, — просопел он, — сейчас я сменю лампочку.
Вывернув лампочку из ночника у постели пана Фанфары, он пододвинул к себе стул.
— Не надо! — крикнул я, предчувствуя недоброе. — Я сам вверну.
— Не отвлекайся, мальчик, — улыбнулся добряк.
С обезьяньей ловкостью он взобрался на стул, продавил сиденье, провалился и тут же вскочил. На плечах у него был обруч от стула. Я хотел ему помочь, но он запротестовал:
— У тебя уроки, не отвлекайся.
Громко сопя, толстяк выбрался из обломков и подставил себе второй стул, влез на него, стал на цыпочки. И не успел я опомниться, как он уже схватился за люстру.
Люстра угрожающе закачалась и рухнула. Раздался страшный грохот и треск. В воздухе мелькнули ноги толстячка, и воцарилась мертвая тишина.
Я бросился к нему на помощь, но при этом перевернул стол и залил чернилами книги и тетради.
Толстячок неподвижно лежал под обломками тяжелой люстры. Я подбежал и в отчаянии дернул его за руку. Он открыл глаза и пробормотал:
— Не отвлекайся, мой мальчик.
Я не знал, что делать. К счастью, раздался звонок. В комнату вошли два санитара с носилками.
— Где больной? От вас звонили в «скорую помощь»? — спросил первый санитар.
— Да. Этого пана придавило люстрой.
— А нам сообщили, что у вас кто-то болен тифом, — заметил второй.
— Нет, тут только этот больной, — сказал я, — пожалуйста, заберите его.
— Нет, тут должен быть кто-то с тифом, — уперся второй санитар.
Но первый только рукой махнул.
Они унесли рыболова.
Я сел на люстру и вытер лицо. Мне уже ничего не хотелось. Вдруг начали бить часы. Они пробили восемь раз, Я испугался, вскочил и выпрыгнул в окно. Теперь вы знаете все.
— Ты, наверное, шутишь, Марек, — сказал я. — Неужели это все так и было?
— Вот вы и удивляетесь. А сами обещали, что не будете удивляться.
— Что правда, то правда! — тяжело вздохнул я.
Приключение второе,
или Ужасные и невероятные злоключения Марека Пегуса в школе
В тот день я встретил Марека Пегуса у самой школы. Он стоял у ограды с карманным зеркальцем в руках и внимательно себя разглядывал.
— Ты что, любуешься собственным отражением? — спросил я.
— Ничем я не любуюсь, просто смотрю, не появились ли у меня седые волосы, — ответил он, не прерывая своего занятия.
— Не болтай глупости, — рассмеялся я. — Разве в твоем возрасте бывают седые волосы!
— Папа говорит, что от огорчений можно поседеть. Вот я и смотрю, нет ли у меня седых волос. Вы же знаете, как мне не везет. А сегодняшний день, пожалуй, был самым тяжелым днем в моей жизни. С утра — одни неприятности: дежурство, именины нашей руководительницы, переростки. А тут еще мое проклятое невезение…
— А что это за переростки?
— Да это наши второгодники, им бы надо быть в девятом, а может, даже в десятом классе, а они учатся вместе с нами в шестом. Они страшно сильные, глупые и злые. Теперь ясно?
— Ясно. Но ты все-таки расскажи все по порядку.
С утра я был очень веселый. Я всегда по утрам веселый, то есть, как говорит пан Фанфара, оптимистически настроенный. Размахивая мешком для ботинок, я влетел в класс и сразу же заметил, что Зюзя, Люля и Гжесек о чем-то шепчутся. Я подошел к ним:
— Что за секреты?
— У нас, Марек, большая неприятность, — сказала Зюзя.
— В чем дело? — бодро спросил я.