И вот теперь вместо благодарности Санек воротит морду и учит его, как ложку держать!
В общем, председатель не сдержался и высказал все, что думал. Что, мол, если не нравится — не ешь. И что если ты такой брезгливый, зачем принимаешь деревенские гостинцы, те что регулярно привозит в город колхозный газик. Как наше есть — так тут как тут, а с нами за столом сидеть — слишком культурные? В ответ оскорбилась городская невестка, со слезой в голосе заявившая, что отныне ни крошки не возьмет, да и вообще не очень–то было нужно, слава Богу у самих зарплата есть, на еду хватает. И что знала бы она, как ее здесь встретят, так и ноги бы ее у председателя в доме не было. На что председатель, которому уж вожжа попала под хвост, указал ей на порог.
Одним словом, не скажешь, как и вышло, но в итоге председатель выгнал родного брата из собственного дома. По пьяной лавочке погрузил, несмотря на крики жены, брата вместе с женой и подарками в машину и отвез на станцию. Да еще кричал что–то обидное вслед.
Вот так: начали за здравие, закончили за упокой.
Наутро председателю было стыдно глаза поднять. Остатки праздников он провел в борьбе с зеленым змием.
Можно представить, что настроение у него было — хуже некуда. К тому же хозяйство за праздники принесло хлопот. На ферме уже второй день в голос мычали не кормленные и не поенные телята, а рабочих как корова языком слизнула. Сгорели от неведомых причин три колхозные скирды. Пропал целый вагон стекла для строящегося кормоцеха. А какие–то сукины дети, наверное из подрастающей смены, повалили только что поставленные столбы для освещения улицы и загнали новенький трактор в болото.
В общем, неделя начиналась весело. А тут еще Тонька явилась с утра и выложила на стол перед ним какую–то замусоленную бумажку.
— Что это? — стараясь дышать в сторону, строгим голосом спросил председатель и посмотрел на Тоньку мутными глазами.
— Там написано, — грубовато отрезала продавщица.
Председатель, хмурясь, принялся читать, но, даже дочитав до конца, ничего не понял. В его голове образовывалась каша из шофера Ермолаева, портянок, молока и деда Архипа, который не прочь потискать Тоньку.
— А ну, говори русским языком! — прикрикнул председатель.
— Молоко, — сказала Тонька.
— Что?
— Скисло.
— Почему?
— Это… Архип портянками испортил.
Председатель вытаращил глаза на Тоньку, потом перевел их в бумагу. Наконец смысл написанного начал до него доходить.
Нужно было всыпать этой Тоньке по первое число, изматерить ее как следует, порвать ее идиотскую бумагу, стучать кулаком и топать ногами. Но на это после праздника не было никаких сил.
В конце концов, что за потеря, два бидона молока! Его уж не вернешь. Да и с Тоньки ничего взять. Ругаться с ней — только нервы трепать.
Председатель положил бумагу в стопку на краю стола и строго посмотрел на продавщицу.
— Где молоко? — спросил он.
— А где ему быть? В магазине. В подсобке стоит.
Председатель поиграл желваками.
— Иди, — строго сказал он. — Я после обеда пришлю Ермолаева, чтоб увез бидоны на ферму телятам.
Тонька тайком вздохнула и стала собираться.
— Все? — на всякий случай спросила она.
— Все!
Двойкина торопливо поправила платок и поспешила к дверям. Но на пороге обернулась:
— А что с Архипом? — спросила она.
— С Архипом? — задумался председатель. — Архипу мы зададим! По первое число зададим! — председатель усмехнулся. — За злостную порчу колхозного добра!
Тонька не очень поняла, шутит председатель или всерьез. Но решила лучше не выяснять, а убирать ноги пока не поздно.
Ничего не подозревавший дед Архип в тот вечер вышел из дома около шести часов, чтобы в семь, как обычно, заступить на свой пост в мастерских. Перед исполнением обязанностей старик пребывал в состоянии сосредоточенном и приподнятом, отчасти даже сердитом. В руке он нес торбочку, в торбочке — бутылку с чаем и в газетку завернутые картофелины и хлеб.
От дома, где он жил в семье младшего сына, Архип поднялся по проулку вверх, обогнул оббитое до неузнаваемости здание церкви, приспособленное под склад удобрений, и уже было вывернул на главную деревенскую улицу, когда заметил наяривавшего от магазина Кольку Колмацуя. Колькино лицо светилось очередной скандальной новостью, и дед затоптался на месте, прикидывая, как бы ретироваться незаметно вкругаля. Но Колька уже спешил к нему, махал издали руками и орал на всю улицу.