„Напиши мне поскорее, я тороплюсь узнать от тебя роман „Зеленой Гробницы“.
„Роберт отныне в состоянии оглушить всех присяжных заседателей со всей земли. Он рассчитывает, что мы уедем из Канн около 18-го этого месяца и что мы поселимся в Кастельфлоре раньше 1 мая — как раз, увы! в момент, когда Бетюны уедут во Флоренцию, а мой брат отправится к туманным берегам фиордов, чтобы вернуться к нам скальдом или, что еще хуже, с чертами ибсеновского резонера! Злой дикарь!
Все-таки я целую тебя
Твоя Колетта“.
Мишель сложил это письмо вчетверо, разорвал его и бросил куски в камин. Воспитательницей Бетюнов была теперь не мисс Сара, а мисс Северн, она же велосипедистка „Зеленой Гробницы“ и внучка тети Регины, молодая кузина, которую Колетта называла еще ее детским именем, маленькая Занна, засыпавшая в 15 лет так мирно за десертом… Колетта не могла выразиться более справедливо; действительно, казалось, что все обстоятельства спутались, чтобы содействовать одному и тому же результату, но Мишель был далек от того, чтобы рассматривать следствие стольких причин так же просто, как его сестра, и восхвалять, подобно ей, искусство невидимой руки, которая, казалось, сплела его судьбу. Рок завел его в западню; теперь задача состояла в том, чтобы оттуда выбраться.
Хотя письмо Колетты освещало темный пункт, все же оно не помогло молодому человеку распутать это глупое положение. Проект написать Клоду становился неисполнимым. Миссия вывести из заблуждения главную жертву безрассудной шутки делалась теперь слишком щекотливой, чтобы ее препоручить виновному.
Самое благоразумное решение было рассказать все г-же Бетюн и положиться на ее женский такт. Уши Клода конечно немного потерпят вследствие этого объяснения, но Тремору не приходилось бояться для автора стольких бедствий, сколько от чрезмерной временами строгости самого Бетюна.
Все его сострадание обратилось на его молоденькую, малоизвестную ему кузину. Просто, без колебаний она согласилась отдать свою прекрасную молодость человеку, который, ей казалось, ее любил, а он собирался оттолкнуть бесценный дар, он собирался грубо сказать: „вы соглашаетесь выйти за меня, мрачного, угрюмого, разочарованного во многом; но я отказываюсь от вас, которая вся — красота, вся — надежда и вся — радость“.
Бедное дитя! Она уже много страдала, теряя одного за другим своих родителей, свою бабушку, своего дядю, всех естественных покровителей ее слабости, ее неопытности; но в 20 лет редко теряют веру в жизнь, редко ее боятся, редко не ждут от нее чудесных сюрпризов.
И конечно маленькая Занна улыбалась будущему, не представляя себе, чтобы кто-нибудь мог ответить строгим взором на эту доверчивую улыбку. Благодаря Мишелю мучительный стыд заменит это счастливое доверие, он нанесет женщине, молодой девушке, высшее оскорбление — видеть себя пренебреженной, после того, как она дала свое согласие стать невестой! И избегая ужаса встречи со своим женихом „на день“, быть может бедная молоденькая воспитательница покинет радушный и дружеский дом, который ее приютил… Проказы шалуна Клода угрожали трагическими последствиями…
Мишель взялся вновь за письмо мисс Северн. Он принялся разбирать каждую фразу, и они все сделались теперь для него ясными.
Нет, конечно Мишелю Тремору и внучке Регины Брук было предопределено не оставаться чуждыми один для другого, и было бы вполне естественно, чтобы этот большой кузен стал опорой для бедной маленькой кузины, одинокой в этом огромном мире…
Сусанна была благодарна Мишелю, забывшему, что она живет своим трудом, и не красневшему из — за этого, подобно другим. Она удивлялась, что он так хорошо скрывал свои намерения. Она думала, что ему было приятно разыграть неведение, дать себя очаровать, не требуя родственного доверия. Действительно, если бы Мишель не узнал свою кузину в тот день, разве бы он обратился к ней спустя несколько дней с предложением.
Все таки это предложение удивило молодую девушку, и если она на него так ответила, то потому, что знала своего кузена гораздо больше, чем это было возможно в два свидания, с промежутком в шесть лет… Она, однако, наивно извинялась за поспешное согласие.
В конце письма, наскучив обращением „Милостивый государь“, она писала „мой милый Мишель“ троюродному брату. Затем она просила Мишеля придти поговорить с ней; ей нужно было сказать ему многое… Ей хотелось, вероятно, чтобы он лучше ее узнал, и вероятно также, хорошенько узнать того кузена, которому она отдавала свою жизнь.