Ее мысль на минуту остановилась на этом, затем вновь принялась бродить.
— Мишель говорил мне о большом разочаровании, оставившем следы в его жизни. Мне хотелось бы знать имя разочаровавшего его предмета, была ли она хороша… была ли она лучше меня. Мишель находит, что г-жа Рео красива; она брюнетка, г-жа Рео, я скорее блондинка… Я хотела бы знать, находит ли он меня красивой? Разлука его совсем не волновала… меня тоже нисколько… К тому же два месяца пройдут скоро. Презабавно будет все это общество. Я надеюсь, что ко мне все будут так же милы, как в Канне. Нужно заказать себе новое платье… или даже два… Мишель был менее спокоен, целуя Колетту, чем меня… Он очень доволен отъездом, я это понимаю… Такое прекрасное путешествие! По его возвращении осенью мы обвенчаемся… Какая странная вещь! Мне кажется вполне естественным, что Мишель мой жених, но я не могу себе представить, что в этом же самом году он станет моим мужем… Мой муж, мой муж! это смешно и это страшно…
Брови молодой девушки нахмурились.
Одну минуту она отдалась неопределенному страху перед новой жизнью, затем она закинула над головой открывшуюся из-под батистового рукава рубашки руку, между тем как ее веки смыкались;
— Он будет добр ко мне, — думала она, — я убеждена, что он будет добр ко мне. Я никогда никого не встречала, кто бы не был ко мне добр.
И совсем мирно, думая еще об удовольствиях, обещанных ей Колеттой, она заснула.
Осень была так далека! А лето предвиделось прекрасное, и пребывание в Кастельфлоре, составлявшее переход между кончавшимся периодом жизни, и тем, который должен был начаться, было как бы привалом между двумя этапами, стоянка веселая и покойная… Не могла ли бы она длиться долго?..
Спокойствие, с каким мисс Северн смотрела на будущее или по крайней мере ждала его, не стремясь в него вникнуть, именно эта беззаботность успокаивала опасения Мишеля, позволяя ему отдаться настоящему, забыть грозный завтрашний день в тот момент, когда он уезжал в новую страну.
Сюзанна тоже вступала в новую страну, страну роскоши и наслаждений, в которой расцвела Колетта и которая ей, маленькой американке, была неведома, но она чувствовала себя инстинктивно достаточно красивой, чтобы в ней блистать.
Все, что она рассказала про свою спокойную, легкую, немного слишком серьезную юность, было верно. Она страстно любила свою бабушку и своего дядю, она за ними ухаживала до последнего, окружая их бесконечной нежностью, и пока они жили, она находила удовольствие в серьезных занятиях, удерживавших ее „at home“, окруженная их любовью, радостно довольствуясь из светских развлечений „fivе о’сlок“, „dances“, игрою в теннис и прогулками на велосипеде или верхом, соединявшими ее время от времени с несколькими ее друзьями, молодыми людьми и молодыми девушками ее возраста.
Но она познала горе, затем труд и зависимость и вдруг неожиданно, после мрачного перехода, она увидела, как все предметы озарились. Сюзанна нашла родную семью. Вскоре она будет иметь свой собственный семейный очаг. Покамест от нее требовали одного веселья. Меланхоличная маленькая чтица мисс Стевенс наконец получила права на свою молодость, на свою красоту.
После того, как она чувствовала себя такой печальной, как было ей не отдаться в силу естественной реакции опьянению от радости, после того, как она была так серьезна, — не ценить удовольствия почувствовать себя немного легкомысленной, после того, как она трудилась ради существования, — не наслаждаться жизнью, не думая чего это стоит.
К тому же Сюзанна Северн была еще совершенно новичком, совсем ребенком в жизни, которую она в 22 года знала гораздо менее, чем какая-нибудь 15-летняя парижаночка с лукавыми глазками.
В этом Мишель не ошибся, и его можно было упрекнуть лишь в том, что он, как ревностный, угрюмый психолог, слишком преданный своему делу, чтобы не быть строгим, немного сгустил краски, рисуя себе характер своей молоденькой кузины. Сюзанна, привыкшая без запинки читать в своем собственном сердце, в котором она не находила еще ничего сложного, противоречивого или сбивчивого, впрочем, избавила его от долгих исследований. Она сама себя изобразила вполне искренно.
Но чего Мишель, такой искусный, каким он себя мнил, в анализе нравственных черт человеческой души, не смог понять, — это того, что в любой день в этом сердце дитяти могла проснуться душа женщины, что в этом создании, лишь начинавшем жить, мог существовать в зачаточном состоянии целый мир желанных для него или досадных мыслей и чувств, в ожидании случая, чтобы раскрыться, и благоприятной среды, чтобы развиться, подобно зерну, созревание которого подчинено известным атмосферным условиям.