Почему она так разумно объясняла свой приход, почему она сводила его к размерам явления действительности?
Таинственная, подобно этому морю, полному чудовищ или сирен, подобно этим воплям, трепетавшим в воздухе, между которыми Мишель не мог различить те, которые поднимались из волн, от тех, которые рыдали внутри его сердца, Фаустина Морель не должна ли была роковым образом появиться из фантастического мрака?
Тремор представлял ее такой далекой от него, в тот момент, когда она дышала подле него, в момент, когда, протянув руку, он мог бы коснуться ее платья… И он думал о всех тех житейских неожиданностях, когда считающееся отдаленным, на самом деле присутствует тут же, близкое, неизбежное.
— Вы уезжаете завтра? — повторила графиня.
— Да, сударыня, — ответил он лаконически.
Теперь, находясь ближе друг к другу, Мишель и Фаустина принялись вновь глядеть на волны.
— Не правда ли, какая странная вещь? — продолжала она медленным голосом. Я здесь нахожусь случайно, в такое время, когда обыкновенно сюда не приезжают… Вы были в Гавре, вы должны были сесть на пароход, и вот тот же случай внушает вам каприз провести вечер в Трувилле…
Она остановилась, колеблясь, затем, так как Мишель инстинктивным движением повернул к ней голову, она замолчала, и он не спросил ее, что она хотела сказать.
Змеи и грешники из „Ада“ по прежнему крутились подле свай дамбы, потрясаемой содроганиями, и сваи стонали под ударами волн, но молодой человек не следил более за ними. С другой стороны маяка два моряка разговаривали, не думая о гуляющих, неясные призраки которых, может быть им предстали минуту перед тем, и их грубые голоса терялись в рыдании волн.
Мишель чувствовал себя одиноким, странно одиноким с этой женщиной, которую он некогда любил.
Сильное волнение давило его. Один момент он почти отдался безумной мысли представить себе, что он спал долгие годы и ему снился тяжелый сон, от которого он только что очнулся. Графиня Вронская? Кто была она? Болезненный образ, исчезнувший вместе с лихорадочными видениями. Подле Мишеля билось непорочное сердце Фаустины Морель. Она находилась тут, доверчивая и чистая невеста!
Она и Мишель терпеливо ждали конца какого-то мучительного испытания; ничто их теперь более не разъединяло. Существовали ли на свете другие существа, кроме них обоих? Они этого не знали. Они любили друг друга, они были одни под небом и перед лицом моря.
Может быть на следующий день, или позднее, их унесет корабль далеко от этого берега, где прошедшее жило еще жизнью призрака, но они об этом не думали. Они избегали думать о чем бы то ни было, они хотели освободить свой ум от мыслей, слить свои души с этой водой, со всеми этими голосами, с этим мраком.
— Мишель…
Это было почти дуновение, но это имя, произнесенное той, которая его не произносила уже столько лет, будило воспоминания.
— Мишель, я от вас скрыла… Сегодня вечером у Черных Скал я вас уже заметила, затем, я вас видела только что, когда вы спускались к берегу… Моя мать была со мной; она знает мое сердце, она поняла, что я желала, стремилась с вами встретиться… Да, действительно, мне необходимо с вами поговорить.
Не отвечая, Мишель посмотрел на молодую женщину, и его глаза заблестели в полутьме.
— Мишель, — продолжала она. — Вы меня еще не простили, я не могу выносить вашу жестокость.
Тогда только он ясно вспомнил, что эта женщина, присутствие которой ему было приятно, причинила ему столько зла, и его охватил гнев.
— Вы думаете, — сказал он, — что мне было легко перенести страдание, причиненное вами?
Она продолжала робко.
— Мишель, я была очень молода… и я страдала. О! если бы вы знали, что это такое — бедность, бедность, заботливо очищающая пятна с шелкового платья, изношенного до ниток; если бы вы знали это существование без радостей и без надежд бедной и честной девушки, имеющей один возможный жребий — работать, чтобы жить… чтобы не умереть с голоду.
— Разве я вам предлагал бедность?
Странная улыбка скользнула по губам графини Вронской,
— Вы мне предлагали 60 или 80 тысяч франков дохода, а граф Вронский предлагал мне в 15 раз более! Эта перспектива мне вскружила голову. Я была безумна, я думала, что с деньгами можно все купить, даже счастье… Очень скоро, увы, я увидела свою ошибку… непоправимую…