— Мишель, — сказала она вдруг, делая над собой большое усилие, — как вы были несправедливы к этому бедному Лангиллю во время крокета!
— У него страсть играть, а он не умеет держать молоток, — ответил с убеждением молодой человек, как будто бы выигрывать партии в крокет было одним из самых важных интересов его жизни.
— Я этого не отрицаю, но нам нужен был восьмой.
— Основательная причина! Я бы взял два шара.
— Послушайте Мишель, — сказала мягко молодая девушка, — сознайтесь, что крокет вас вовсе не так интересует, а вы были просто в дурном расположении духа?
Мишель с нетерпением бросил папиросу.
— Сюзанна, мы уже поссорились из-за этого… Лангилля. Я согласен с вами, что у меня был довольно глупый взрыв гнева, но вы дурно поняли мои слова.
— Пусть будет так; не будем спорить об этом. Мне хотелось бы только, чтобы ни одно облако не существовало между нами из-за такой ничтожной причины, Мишель.
— Сюзи, что мне было досадно, это то, что вы сказали, будто я ревную. Ревновать — мне, к Лангиллю! Вот странная идея! Вы ведь верите, Сюзи, что я не ревновал к Лангиллю? К тому же я вовсе не ревнив по природе, — окончил он без смущения и в этот момент почти веря тому, что говорит.
— Одним словом, все забыто, не так ли? — сказала молодая девушка. — Друзья?
— Друзья, Сюзи.
Он взял и пожал руку, протянутую ему; таким образом разговор окончился так, как бы мог начаться; но это все таки было не то же самое, и Сюзи это чувствовала, хотя она себя поздравила с тем, что оказалась ловким дипломатом.
Размышления Мишеля в то время, как он возвращался пешком в башню Сен-Сильвера, были к тому же менее всего оптимистические. Они клонились к тому плачевному заключению, что Сюзанна и он решительно не понимали друг друга, и что всякое действительное согласие между ними представлялось все менее и менее возможным.
О! как опасно оставаться идеалистом, несмотря ни на что! В продолжение более месяца он представлял себе, что он наконец достиг этого относительного счастья, состоявшего в спокойствии, мирной привязанности, нежной интимности, к которому он стремился. Сюзи конечно не была той женщиной, в которую он мог влюбиться, но одно мгновение ему казалось, что он нашел в ней друга, прелестного, желанного „товарища“, о котором мечтал. Прежде всего его очаровал этот изящный и решительный ум; затем в один вечер он видел свою невесту у изголовья умершей, полную смирения, и он сам почувствовал свое сердце столь эгоистичным подле этого детского сердца, широко раскрытого для любви к ближнему! В тот вечер волнение, охватившее Мишеля, было глубокое, сильное… Но на следующий день пришлось все таки убедиться, что молодая девушка, так нежно благодарившая его в передней Кастельфлора, была та же, которая танцевала „skirt-dance“, не боялась при случае выкурить папироску, любила до безумия красивые туалеты и вальсы и которая никогда бы не согласилась выйти замуж за человека без средств.
Чтобы глубже проникнуть в эту двойственность личности, Мишель хотел видеть Сюзанну в свете, он за ней там наблюдал. Теперь он убедился: мисс Северн была решительно и прежде всего кокетка, маленькая дьявольская кокетка, которая до самозабвения опьянялась своей собственной прелестью и тупоумной лестью окружавших ее. Но если Мишель чувствовал мало симпатии к молодым эксцентричкам, то кокеток он ненавидел!
Это было непобедимое отвращение. Он ими гнушался и из убеждения и инстинктом. Когда же он невольно дал слегка почувствовать это, он удивил, нагнал скуку на молодую девушку и… разве не усмотрела она в этом ревность? Ревность — и к Лангиллю… дурочка! Как она не поняла, что, если ее жених не мог без возмущения слушать салонную болтовню этого старого чижа, то это было из принципа, из уважения к человеку… Ревнует! Сюзанна, вероятно, представляла себе, что, по примеру Деплана и ему подобных, он не мог видеть хорошенького личика, чтобы тотчас же из-за этого не потерять рассудок.
Рассуждая все время так, Мишель приближался к башне Сен-Сильвера, усталый от Сюзанны, усталый от себя самого. Ах! ужасно усталый! И он сожалел о своей ссоре с мисс Северн и больше всего сожалел он о прежнем покое.
Зачем убаюкивал он себя такими нежными иллюзиями тогда в тиши деревни, сидя в карете, мягко катившейся по дороге? Какие нелепые планы создавал он, потому только, что впечатлительная девочка плакала на его плече?