Порицание, совершенно несправедливое, скрывавшееся в этом ответе, было едва заметно. Сюзи его, однако, почувствовала, и побагровев, она инстинктивно надвинула на грудь шарф и тюль из иллюзиона, прикрывавший ее плечи. Это движение вывело из себя Тремора.
— Разве вы будете носить этот шарф и в Шеснэ? — спросил он с более заметной горечью.
Она улыбнулась, все еще краснея.
— Нет.
— Вам холодно?
Она колебалась, раньше чем ответить.
— Немного, — сказала она наконец.
Мишель посмотрел на нее одно мгновение, но она не подняла глаз; затем он сказал:
— Я хотел бы понять, как вы объясняете свою решимость появиться перед двумя или тремя сотнями лиц в туалете, который вас теперь стесняет?
Он чувствовал, что груб, и однако он не мог сдержаться. Но Сюзи была поражена логичностью его замечания, она ответила немного легкомысленно, не понимая в точности, что она говорила, выражая однако то, что она испытывала и не придавая своему ответу никакого особенного значения:
— Это потому, что при вас я робею более, чем при других, мне кажется…
— Ах! вы при мне робеете? Еще одна моя привилегия!
Голос его был жесткий, резкий, глаза злые.
Сюзанна тоже почувствовала приступ гнева. Она живо поднялась и стала перед своим женихом.
— Послушайте, Мишель, — сказала она, — если вы все время будете так злы и станете мне портить удовольствие — скажите это! При таких условиях я готова не знаю на что, я согласна лучше отказаться от бала Сенвалей.
Она перебила себя, затем, кончая:
— Какой вы невыносимый, знаете ли! я убеждена, что вы не сознаете, до какой степени вы несносны.
ее руки беспомощно висели вдоль ее тела в то время, как она подняла на Мишеля свои большие, блестящие глаза. Нежный и приятный запах исходил от нее, ее туалета, цветов, разогретых на ее груди, ее слегка напудренных волос.
И гнев ее был прелестен, и как ни старалась она сделать сердитое лицо, не было ничего жесткого на ее забавном личике, в ее музыкальном голосе, который в эту минуту обнаруживал более заметно иностранный акцент. Тогда — первый раз может быть — у Мишеля явилось безумное желание взять ее в свои объятия, чувствовать у своих губ ее красивые надушенные волосы, прижать на одно мгновение совсем близко к своему сердцу это очаровательное дитя, бывшее его невестой, принадлежавшее ему более, чем кому другому, и сказать: „ну да, не езди на этот бал, не езди туда, молю тебя, не знаю почему и по какому праву я прошу у тебя этой жертвы, но я прошу ее у тебя от всей души, в виду тех страданий, которые я предчувствую и которых боюсь“.
Но Сюзи не прочла ничего из этих мыслей во взгляде, устремленном на нее в продолжение очень короткого мгновения и очень быстро продолжала, также после некоторого размышления:
— Впрочем, было бы очень глупо, если бы я из-за вас отказалась от бала.
— Я сам был бы огорчен, если бы вы отказались от удовольствия, — ответил он сухо.
Она подчеркнула вызывающей усмешкой его замечание, повернулась на одной ноге и принялась за свою газету, когда вошла Колетта с торопливым видом, в сопровождении своего как всегда бесстрастного мужа. Она поцеловала своего брата, затем, сама, очаровательная в своем муаровом платье цвета „mauve“ с нарисованными бледными орхидеями, она мельком бросила на Сюзанну материнский взгляд.
— Ну, братец, — воскликнула она, — ты гордишься своей невестой?
— Очень горжусь, — ответил Мишель без всякого энтузиазма.
Однако, в Шеснэ, в то время, как перед входом в зал Сюзанна поправляла волосы перед зеркалом в передней, он, казалось, пришел в лучшее расположение и попросил молодую девушку дать ему первый вальс.
Мисс Северн выразила сначала полное удивление и затем с искренней досадой сказала:
— О! Мишель, как мне обидно, я не знала, что вы танцуете, вы никогда не танцевали на вечерах это лето… и я уже пообещала первый вальс Раймонду Деплану.
— А! — ответил просто молодой человек.
Не добавив ничего, он предложил руку Сюзанне и последовал с нею за Робертом и Колеттой, проходившими в настежь открытые двери и остановившимися, чтобы раскланяться с г-ном и г-жой Сенваль.
Мисс Северн едва не вскрикнула при входе.
Этот зал, предоставленный бесконечно разнообразной игре двух цветов, величественный, манящий, напоминал феерический апофеоз.
В ослепительном свете, придававшем загадочный блеск орхидеям цвета „mauve“ и бледно-зеленым хризантемам корзин, драпировкам из легкого шелка и громадному декоративному полотну, кружились платья цвета „mauve“ и зелени, уносимые невидимой музыкой. Различные оттенки темно и бледно голубые, желтые и розовые сливались, образуя гаммы цветов или объединялись гармоничными контрастами.