В Кастельфлоре Мишель высадил обеих молодых женщин и проводил их в переднюю, затем поспешно поцеловал Колетту и протянул руку Сюзанне.
— Я бегу, — сказал он. — Этот злополучный кучер должен меня проклинать.
— До свидания и благодарю, братец! — крикнула ему Колетта.
Оставшись один, при бледном свете утра, когда дождь мягко стучал в стекла окна, Мишель бросился, не раздеваясь, на кровать. Ему хотелось спать, он старался не думать о событиях вечера, но капля шампанского, выпитая им, воспламеняла его мозг. Мысли, который он хотел бы изгнать, теснились в его уме, осаждая его как кошмар. И в волшебном свете постоянно вертелась хрупкая, зеленая чародейка…
Он должен был сознаться себе, что во время этой нескончаемой ночи бывали моменты, в которые он чувствовал себя способным отдать всю свою историю хеттов, чтобы танцевать так, как Поль Рео и Деплан.
— Я ее не люблю, однако, — повторял он себе, зарывая голову в подушку; — нет, мне кажется, право, что я ее не люблю, мне кажется даже, что, имей я свободу выбирать, я никогда бы не подумал на ней жениться, но она меня околдовывает, она меня опьяняет, как и других… Ах! если бы она знала, маленькая злая кокетка, находящая меня недостаточно „поддающимся обольщению“, если бы она знала! Как бы она торжествовала, как бы она смеялась надо мной.
X
Мишель поднялся около 10 часов, не спав всю ночь, разбитый кошмаром этого утра.
Дождь испортил дороги; тем не менее он решил поехать в Кастельфлор, убежденный, что он отправляется туда за нужным ему сочиненьем по этнографии, которое можно было найти у его зятя. Но он не видел ни г-на Фовеля, заинтересовавшегося постройкой и установкой оранжереи и занятого совещаниями с садовником, ни Колетты, спавшей еще. За то, в маленькой гостиной нижнего этажа, по которой он проходил, чтобы попасть в библиотеку, он застал Сюзанну.
Она завтракала, расположившись удобно за столом, блестевшим красивым серебром и фарфором: ее завтрак был довольно сытный — хлеб, масло, яйца всмятку и чай — пища деятельного и здорового человека, которому недостаточно питаться воздухом и светом.
Как бы вылитая в своем темном шерстяном платье с высоким бледно-голубым галстухом на маленькой, тоненькой шее, она имела те же быстрые движения и тот же свежий цвет лица, как будто она проспала вполне мирно всю ночь.
— Вы, Майк?! уже?
Он живо объяснил подлинную причину своего визита, затем, в то время как Сюзанна, нисколько не смущаясь, продолжала макать в яичный желток длинный, тоненький ломтик хлеба с маслом, он сел и попробовал начать разговор, но их настроения менее чем когда-либо совпадали.
Мишель прибыль очень усталый физически и нравственно, побледневший от долгой, расслабляющей бессонницы, с больной еще от утомительных размышлений головой, грустный, с неясной потребностью быть утешенным, слышать ласковое слово, в особенности быть понятым — и все это без всяких с его стороны усилий. Сюзанна, побежденная приятной усталостью, заснула, как ребенок и проснулась в половине десятого, совершенно отдохнувшая, с головой, полной самых розовых мыслей. Воспоминания о нескольких минутах досады, мельком нарушивших ее удовольствие, исчезли теперь, заглушенные воспоминаниями радостными. Когда она читала романы или сказки, героиня которых, бесприданница или крестьянка, переодетая принцессой, становилась, благодаря своей грации и красоте, королевой праздника, она открывала большие глаза и улыбалась, не доверяя ни роману, ни сказке, но думала, что это должно было быть приятным „иметь большой успех“, как говорилось в романе, быть королевой бала, как в сказке.
И вот действительность взялась доказать ей правдоподобие вымысла. Ею, маленькой Занной, никогда до 22 лет не бывавшей на балах, ею восхищались среди стольких, более элегантных и прекрасных женщин; она могла отведать и познать упоение одного из этих светских успехов, которым она, может быть, завидовала когда-то, но так, издалека!
Мисс Северн ясно сознала свой неожиданный триумф только на следующий день, когда свечи были потушены и музыка безмолвствовала, в час, когда ничего не оставалось перед ее глазами от бала, кроме брошенного на кресло бледно-зеленого платья, уже помятого, уже лишенного всякого обаяния; но она оставалась еще довольная и радостная, довольная на столько, что с презрением относилась к этой бедной г-же де Лорж и забыла дурное настроение Мишеля. Кроме того ей как бы стало яснее ее могущество женщины и ей было приятно вспоминать многочисленные, прямо высказанные или подмеченные ею, в присутствии Мишеля, выражения восхищения. Этому неведомому очарованию, исходившему от нее — она говорила себе это совсем тихо — не подчинился ли, хотя отчасти, накануне в Шеснэ и гордый рыцарь Сен-Сильвера? Он не все время был угрюм; изредка даже, напротив, дружески предупредительный, он дарил Сюзи более сердечным взглядом и более снисходительным словом…