Через неделю я переменила часы урока у Ивановых, а немного спустя отказалась от него совсем, так как в котором бы часу, какой бы дорогой я ни возвращалась домой, я всегда встречала «его».
Я отказалась от урока, чтобы не встречать его больше и забыть о нем, но я ни о чем больше не могла думать.
Я вставала с этой мыслью и засыпала с ней.
Вы думаете, я не старалась избавиться от этого наваждения? Всячески старалась, дорогой доктор.
Я никогда так много не ходила по театрам и концертам, а днем не давала себе ни минуты отдыха. Усердно занималась немецким языком, набрала массу работы: переводов, компиляций… Я себе не давала думать, но… стоило мне выйти на улицу, безразлично — куда и в котором часу… я встречала «его». Несколько раз я решала проследить, где он живет, и узнать, кто он, но это мне не удавалось: я его всегда теряла из виду.
Несколько раз я решала не выходить некоторое время из дома и не выдерживала… я уже любила его.
Я теперь понимала то, что рассказывали мне подруги и сестра. Это замирание сердца при встрече, ожидание, похожее на страх, мечты и даже беспричинные слезы. Да, я чувствовала теперь все то, над чем всегда смеялась.
Шура видела перемену во мне, не спрашивала, но, очевидно, ее обижало мое молчание.
Я ей рассказала все.
— У этого господина, наверное, много свободного времени, вот он и следит, когда ты выйдешь из дома… Это ужасно интересно, Леночка.
— Зачем он будет следить за мной?
— Очень просто! Зачем все мужчины преследуют женщин? Покажи мне его, пожалуйста, завтра.
— Да он не думает преследовать меня! Он проходит мимо и глядит совершенно равнодушно, словно мимо меня. Я сама пробовала его «преследовать», а он даже не оглянулся назад.
— Странно… но, может быть, это его манера ухаживать: изображать равнодушного… а может быть, есть много людей, похожих на него, и ты…
— Ах, Боже мой, разве могут десятками попадаться такие лица? Да я узнаю его в целой толпе.
Я говорила с Шурой, сидя за столом. Передо мной лежала рукопись начатого перевода, я машинально чертила карандашом по чистой странице, и вдруг на бумаге начал словно просвечивать едва заметный абрис его лица… мне оставалось только очерчивать линии… Шура изумленно открыла рот:
— Как ты хорошо нарисовала! Я просто бы не поверила, что это такой рисунок: ведь ты совсем не умеешь рисовать… Знаешь, я как будто где-то видела это лицо.
Она хотела уже бежать к маме с моим рисунком, но я уговорила ее не показывать — мне было тяжело и неприятно. Я казалась сама себе смешной и глупой.
После этого я его не встречала несколько дней.
На меня напала ужасная тоска — почти отчаяние. Я несколько раз расплакалась из-за каких-то пустяков, нервничала, злилась, не находила себе места.
Мама подозрительно взглядывала на меня и удивлялась: до сих пор у меня был такой ровный характер.
Один раз тоска и желание видеть его дошли до того, что, идя по улице, я почти громко крикнула:
— Приди! О, приди!
И вот тут-то со мной случился первый обморок, потому что он словно вырос передо мной из толпы и первый раз улыбнулся мне.
Упав в обморок на улице, я, конечно, попала в приемный покой.
Хорошо, что я скоро пришла в себя и сообщила свой адрес.
Дома страшно перепугались. Костя, как угорелый, прилетел за мной.
Вечером, когда я совершенно оправилась, мама пришла ко мне в комнату и села на мою постель.
— Деточка, скажи мне, — начала она ласково, — что такое с тобой происходит? Ведь я замечаю, что ты сама не своя… Зачем ты так много работаешь? Слава Богу, теперь Костя служит, Шура имеет уроки. Ты сама видишь, что прежней нужды нет. Не надо себя так изнурять, ты зарабатываешь около ста рублей, — неужели этого мало? Здоровье нетрудно потерять. Брось ты переводы или брось уроки…
Голос мамы, этот милый ласковый голос, как всегда, подействовал на меня успокоительно. Я прижалась к ней и стала целовать ее руки.
— В детстве, когда ты уж очень ласкалась ко мне, я знала, что тебе хочется чем-нибудь важным поделиться со мной, — сказала мама, гладя меня по голове. — Отчего же теперь ты не хочешь сказать мне, что тебя мучает?
— Мамочка, если бы ты знала, какая это глупость! Это не от работы, а… не спрашивай меня… мне стыдно сознаться.
— Леночка, — начала мама после некоторого молчания, — Шура намекала мне на какое-то твое увлечение… Что, это серьезное что-нибудь? Скажи мне.
Я жалась к ней и молчала.
— Я вижу, что это серьезно, — вздыхает она, — и мне жаль, что не хочешь мне сказать правды.