И были две сестры – Вера-Вероника и Вика. Погодки. Обе хохотушки, круглолицые, кудрявые. Повзрослев, стали совсем разными. Вика выправилась в длинноногую роковую красавицу, Вера осталась миниатюрной, округлой, умилительной, как плюшевый медведик. У Вики куча поклонников, зато у Веры – подружки, и акварель, и школа журналистики, и таксик Гекльберри, сокращенно – Гек. Таксика завела мама, но хозяйкой он признавал Веронику.
Над всем же царил предок. Предок был портретом на стене. В детстве девчонки его очень боялись, потому что он смотрел. Куда ни пойдешь, где ни сядешь, портрет смотрит. Еще предок жил в толстых коричневых книгах на полке. Книг было восемь, назывались они «Собрание сочинений», и на переплете была мамина фамилия. Предка звали Солодков Федор Ильич, и все эти книги он сам написал, давным-давно. Но книги были неинтересные, хотя читать их было удобно. Слева было написано, кто говорит, а справа – что говорит. Называется «пьеса». Но и пьесы были страшные, люди в них много и тяжело работали, проклинали свою судьбу и все собирались подниматься на какую-то борьбу. Мама говорила, раньше пьесы Солодкова ставили в театрах, но теперь времена не те. Только иногда по ностальгирующим каналам шли фильмы по пьесам предка, и фильмы тоже были унылые и безнадежные, черно-белые. Федор Ильич был маминым прадедом, но каким-то неправильным прадедом, братом ее родной прабабушки. О прабабушке Полине Ильиничне почти никто ничего не помнил, а вот предок-писатель был известен некогда всему миру, и сейчас еще отголоски его прошлого соцреалистического торжества доносились до потомков. В его честь сохранили фамилию мама и бабушка, но на Вере и Вике династия закончилась. Они носили фамилию отца – Мурашовы.
Устои мира пошатнулись, когда Вероника была на четвертом, Вика – на третьем курсе. Лето выдалось жарким, над городом плыло струящееся марево, и казалось, что тает асфальт. Заниматься невозможно было, а надо готовиться к сессии. Девочки сидели в мамином кабинете – единственное помещение с кондиционером! – и постепенно окружали себя книгами, тетрадями, кофейными чашками и фантиками от конфет. Утром мама проснулась в особо бодром и деятельном настроении, вдохновенно крутилась перед зеркалом, надела легкое белое платье, шляпку из итальянской соломки с зелеными розами, взяла зеленую сумочку и ушла. Ушла в университет проводить консультацию, обещала на обратном пути заскочить на базар, купить всегда прохладной сочной черешни, так что ее возвращения ждали с нетерпением. Она все не шла, не шла, мучительно вязли извилины в старославянских рунах. Наконец хлопнула дверь, но привычных быстрых шагов не послышалось.
– Мама? – Вероника первая почувствовала неладное, высунулась в коридор, невыносимо душный после кондиционированной комнаты. – Мам, ты что?
Вера Ивановна сидела на корточках, привалясь спиной к двери.
– Мне что-то нехорошо, – произнесла она с усилием. – Вышла из аудитории, в глазах потемнело, в голову вступило... Девчонки, я и черешни вам не купила...
– Черешня – ерунда, – стараясь, чтобы голос прозвучал беззаботно, откликнулась Вероника. – Викусь, ты что сидишь? Не видишь – мама совсем обессилела? Давай-ка проводим ее в кабинет!
Но даже в прохладной комнате, на старой, уютной кушетке маме легче не стало.
– Верунь, может, «скорую»? – Вика тоже растерялась, да и испугалась здорово.
– Это мысль. Давай набирай. Мам, может, воды?
– Да, – прошептала мать. – Да, не надо врачей! Просто перегрелась.
– А если тепловой удар? Или солнечный? Смотри, какая ты красная!
Вика побежала в прихожую звонить, Вера принесла маме стакан воды. Та приподнялась, приняла стакан, но вдруг глаза ее расширились, вода плеснула на грудь.
– Мам?
Вера Ивановна выронила стакан, ее лицо исказилось судорогой, и она упала на подушки.
– Мам? Вика! Мама потеряла сознание! Скажи им там, в «скорой», чтоб не мешкали, чтоб немедленно!
Остальное вспоминалось Веронике, как приснившийся кошмар – вскрикиваешь и не можешь, не можешь проснуться. Сестра дозвонилась в «скорую», врачи посоветовали положить лед на голову, дать понюхать нашатырь, растереть прохладной водой грудь.
Но мама так и не открывала глаза, а «скорая» все не ехала. Прошло добрых полчаса, прежде чем в дверь позвонили, и зареванная Вика побежала открывать. И вдруг Вероника почувствовала – какое облегчение! – пожатие маминой руки.
– Огонь, – сказала мама далеким голосом, словно с Холодного берега окликнула дочь. – Огонь, Вероника!
– Мамочка, врачи уже приехали! Тебе воды дать, да?
– Тебе, – ответила мать.
Фельдшер Терехова была расстроена и утомлена. Проклятое пекло, столько вызовов! Сердечники, гипертоники... Только что битый час провозилась на пляже с идиотом, который «для сугреву» откушал водочки и полез купаться. Сердечный приступ. Мужика удалось откачать, с того света вытащили дурака. Большая прохладная комната, соломенная шляпка с зелеными розами валяется на полу, отчаянно скулит и повизгивает невидимая собачонка. Две испуганные, заплаканные девушки, запах нашатыря, валерьянки, тревоги и надежды... Бессмысленно, безнадежно. Эта женщина, их мать, безнадежно мертва. Уже минут пятнадцать, как мертва. Ее мозг сгорел в этом пекле.