Глава 5. Девушка с косой. Искушение Марьванны
Марьванна была нашим человеком, и привычная работа поглотила ее целиком. Остро отточенным серпом она кромсала заросли, сопя и фыркая в них, как жестокий носорог на берегу Нила, и так увлеклась, что все происходящее ей уже не казалось чем-то странным и необычным. Ну, полынь, ну отвар — что такого?
Где-то в темноте фыркал кот, обнюхивая местные кошачьи столбы объявлений, и в целом царила идиллия, пока в едко пахнущих горечью кущах не появился еще один, вражеский и жестокий, носорог, хрустящий сухостоем и крадущийся в темноте как армия Колчака по широкому полю в лунную ночь. Марьванна прекратила свои разрушительные сельхозработы и затаилась, словно Чапаев с пулеметом в засаде. В воздухе приторно запахло дешевыми духами «Незабудка», соперничающими своей ядреностью с забористым дихлофосом. Зловещий запах этот родил в сердце Марьванны тоску и жестокость, в приближающемся человеке она учуяла врага. Явно назревал бой.
Светила луна.
— Ты чего это, Маш, на ночь глядя, — раздался из темноты коварный и подлый, слащаво-приторный голос кривоногой Колесничихи, которая прокралась за Марьванной естественно шпионить. — Никак пустырь решила облагородить? Бурьян порубить, цветы посадить? Ну да, ну да… это верно, это правильно, это хорошо. Кавалер-то твой все цветы переломал… Тебе за него отвечать, огрехи его исправлять.
Колесничиха явно злорадствовала; в каждое слово она влила яду и нехорошего, снисходительного и высокомерного удовлетворения очень щедро, так щедро, будто собралась писать свою книгу «Преступление и наказание» с Марьванной в главной роли.
Марьванна, малодушно не вынеся первой же провокации, пылая от праведного гнева, с громким хрустом разогнулась, выдав место своей засады и испепеляя взглядом заросли, где по ее мнению, скрывалась Колесничиха, вещающая о правильности вещей сладким голосом крокодила-людоеда.
Марьванна Колесничиху не любила. И не только из-за извечного соперничества за сердце ловеласа-Андрюхи, но и за повышенную ядовитость соперницы, замаскированную под добродетель. Вот, вроде, говорит Колесничиха все верно и правильно, но отчего-то от ее слов всегда изжога возникает и нервы трещат, как канаты в шторм.
Еще интеллигентка-Колесничиха, словно тля, выделяющая сладкий сок для муравьев, любила лебезить передо всеми соседями, особенно почему-то перед зловредным Петровичем. Ему патоки ее речей перепадало больше всех. Некоторое время Петрович даже с интересом поглядывал на приветливо улыбающуюся Колесничиху, как мартышка на приманку в силке. За ним подуманная Колесничиха даже окурки подметала. И здоровалась с ним так вежливо-сладко, что одно время Марьванна подумала, что половой гигант Петрович купится на ее приветливость, бросит свою любовницу, переметнется на одинокую Колесничиху.
Вечерами, думая, что никто не слышит, они долго и интимно беседовали на всяческие отвлеченные темы, Петрович — снизу, растаптывая остатки георгинов и дымя своим отвратительным табаком, Колесничиха — сверху, с балкона, прижимая ручки к груди и дрожа от переполнивших ее чувств искусственными цветами на шляпе. Марьванна, на своем балконе затаившись в зарослях цветов, покатывалась со смеху. Их можно было слушать как оперу о любви двух тоскующих сердец. «Аида» и «Тоска» были в пролете.
Но отчего-то соития двух трепетных душ не произошло. Прелести кривых ног Петровича не завлекли, рецепты яблочных пирогов не возымели действия, а может, у Петровича кой-где слиплось от писклявого ласкового сладкого голоска. Да только однажды вместо очередной арии Дидо Петрович шарахнулся от своей подруги, как от прокаженной, и больше восторженных дифирамбов под окнами не выл.
И оттого речь Колесничихи стала еще слаще и еще ядовитее — примерно как мышьяк.
«Ему ни слова поперек не сказала! — зло подумала Марьванна, припоминая нежные ростки по весне, которые Петрович намеренно топтал грязными сапожищами. — А моему Коше стоило нечаянно разок упасть — все, я должна обществу больше, чем внешний долг Америки!»
Колесничиха же от несправедливости судьбы страдала. Она искренне не понимала, почему люди от нее шарахаются, это ее обижало. Андрюха, Петрович…
А вот с Марьванной у обоих стариков была химия. Это было заметно, ясно не только Колесничихе — всем. А теперь еще и молодой ухажер у Марьванны появился! Конечно, этак можно и от зависти помереть. Яд надо было срочно слить. Сцедить излишки в бурьян.