Мне хочется пробиться через этот панцирь, добраться до самого нутра, которое иногда проглядывает из-под слоёв масок. Я вызываю огонь на себя, потому что от близости льда уже трудно дышать. Но Дубовский только хмыкает.
— Много чем.
Он сощуривает глаза и, раньше, чем я успеваю опомниться, закидывает меня на плечо. Мой взвизг обрывается на середине. Секунду я вишу вниз головой, а потом вижу вокруг себя салон машины. Дубовский запихнул меня на сидение, как какой-то мешок, и захлопнул дверь. Чуть сильнее, чем нужно. Я открываю и закрываю рот, как рыбёшка, выброшенная на берег. Это возмутительно! Почему все думают, что со мной можно так поступать?!
Я поворачиваю голову вбок, вижу изумлённое лицо Лизки за стеклом Убера. И выскакиваю из машины с противоположной стороны раньше, чем осознаю, зачем. От ужаса я не соображаю вообще ничего, голова пустая и гулкая, но тело действует само. Расстояние в несколько метров я покрываю двумя безумными прыжками, запрыгиваю на заднее сидение и кричу таксисту:
— Гони!
Он срывается с места так быстро, словно этого и ждал. Меня откидывает назад, прямо на Лизку, которая вцепляется в мою руку, как в спасательный круг. Подруга смотрит на меня с разинутым ртом.
— Добро пожаловать в Форсаж, — говорю я и заливаюсь хохотом. Неистовым, нездоровым. Адреналин пульсирует в венах, разгоняет сердце. Мысль о Дубовском преследует меня, но не может догнать. А я жалею, что в машине нет люка. Иначе я бы уже высунулась наружу и орала во всю глотку, празднуя своё освобождение.
Кратковременное. Но сейчас я не буду об этом думать.
— Ну ты даёшь, мать, — выдыхает Лизаветта и тоже смеётся. Она украдкой вытирает со лба пот. — Я так седой стану.
— Тебе пойдёт, — рассеянно отвечаю я, пока растекаюсь по сидению. Возбуждение резко схлынуло, как вода в отлив. На пустом берегу только мокрый песок, да обломки раковин.
Водитель пялится на нас в зеркало заднего вида, но мне всё равно. Лишь бы молчал.
— Домой? — уточняет Лиза, и я киваю. Домой. Родители уже должны быть там. При мысли о встрече с ними я теснее прижимаюсь к тёплому Лизкиному боку. Почему от родной семьи чаще всего ждёшь неприятностей?
Входная дверь распахивается передо мной, как ворота в рай. Я уже представляю, как поднимусь наверх с огромной чашкой какао, запрусь и буду сидеть там до скончания своих дней. И ни один психопат меня оттуда не выковыряет.
Но мамины сдвинутые брови отвлекают меня от прекрасного видения.
— Злата, — говорит она и поджимает подкрашенные губы. — Ты совсем с ума сошла? Мы же договаривались, что ты будешь предупреждать, если не ночуешь дома. Хорошо Илье дозвонилась, он сказал, что вы у него. Меня не жалеешь, так отца пожалей, у него сердце всё-таки.
— Что? — спрашиваю я, не веря своим ушам. — Ты Илье звонила?
— А куда мне было звонить? — Она моментально ощеривается, переходит в нападение. — Морги обзванивать сразу? Не ожидала от тебя такой безалаберности, дочь. Ну ладно телефон у тебя разрядился, но ключи забыть? Ты в последнее время такая рассеянная, не знаю, что с тобой делать.
— Ничего не делать, — огрызаюсь я. — Всё уже сделано.
Она оскорблённно замирает, но я занята другой мыслью: забыла ключи? Разрядился телефон? Значит, Илья был достаточно трезв для того, чтобы сочинить правдоподобную легенду и скормить её моей матушке.
— Как с Максимом поговорили? — Она вдруг меняет тон на приторно-медовый. — Понравился?
«Ну надо же, он для неё уже Максим.»
— Просто класс, — говорю я. Устало смотрю на неё из-под приспущенных век, которые весят целую тонну. — Лучшего и желать нельзя.
В её глазах мелькает алчный огонёк, от которого меня ощутимо тошнит. Я подхватываю юбки и иду наверх, пока меня не стали допрашивать с пристрастием. Ставлю ногу на нижнюю ступеньку и в спину прилетает долгожданное:
— Я же говорила.
Не в силах совладать с собой, я резко оборачиваюсь. Мама видит моё перекошенное от ярости лицо и замолкает, но вид у неё по-прежнему самодовольный. Никогда в жизни мне не хотелось её ударить. Никогда. До этой секунды.
— Да, — отвечаю я медленно, пробуя слова на вкус. — Ты, как всегда, права.
Наши взгляды скрещиваются и на грани сознания я слышу омерзительный скрежет, который пронзает меня до костей. Нашла коса на камень.
— К Лавровым поедешь? — спрашивает она, как ни в чём не бывало. Только суетливость, с которой она поправляет резные листки монстеры, выдаёт волнение. — Минут через двадцать выходим.
— Нет.
В иное время меня бы непременно заставили. Сейчас она просто кивает, принимая отказ. Я немножко выдыхаю, чувствую, как расслабляется грудная клетка. Рёбра побаливают.