«Он для тебя больше не существует», — рокочущий голос Дубовского всплывает в моей голове. Удивительно, но он попал в точку, сам того не подозревая. И вместе с этим знанием во мне что-то отмирает, какая-то очень важная часть души.
— Пять минут, — говорю я и открываю дверь. — У тебя есть пять минут, и ни секундой больше.
Я не собираюсь прощать Илью. Просто хочу услышать, что он скажет. Может, увидеть тень того человека, которого я любила. Прощальный привет. Последняя сигарета, пирожное перед диетой. То, от чего нужно отказаться навсегда.
Он садится в кресло, поджав ногу, как всегда делал — и у меня ёкает под ложечкой. Протягивает ко мне руки, но я отстраняюсь, отхожу на пару шагов. Лучше бы мне вовсе не смотреть в его сторону, но зелень глаз гипнотизирует меня, затягивает в омут. Лицо Ильи темнеет. Он всё понимает без слов.
— Попробуй меня понять, — начинает он и осекается, видя, как ожесточается мой взгляд. — Подожди! Я не прошу снисхождения, я его не заслуживаю. Просто хочу, чтобы ты… Чтобы не думала, что я тебя не люблю.
С каменным лицом я встречаю эту тираду.
— Продолжай.
— Я даже не помню, как это вышло! — восклицает Илья. Я вижу на его месте растерянного ребёнка, который задушил хомячка слишком крепкими объятиями. — Во мне как щёлкнуло что-то, переключилось. Я словно с ума сошёл, не мог себя контролировать. Ты моя, моя, Злата. И тут тебя отнимает кто-то другой!
Он роняет голову на руки, с силой трёт лицо руками. Всякий раз, как его взгляд падает на мои синяки, он заметно бледнеет.
— Я не твоя! — вскидываюсь я в ответ, раздуваю ноздри от нахлынувшего гнева. — Ты так и не понял этого? Я не твоя, не его, вообще ничья!
Илья подрывается с места, делает шаг ко мне.
— Прости! Прости меня, придурка, идиота, мразь! Но я правда люблю тебя, так сильно, что мне крышу сносит. Я не смогу без тебя, не смогу жить, если ты уйдёшь, — он горячо шепчет, порывистый и прекрасный в своей страсти. — Я знаю, ты тоже меня любишь, несмотря ни на что.
— Кого ты из себя возомнил? — С трудом говорю я, сдерживаю дрожь в голосе изо всех сил. Его слова прожигают меня насквозь, как калёное железо, его пылающий взгляд доходит до самого сердца. И самое ужасное, что в них есть часть правды. — Ты думаешь, что знаешь мои чувства?
Он берёт мои руки в свои, осторожно, как хрупкие цветы, и я не вырываюсь.
— Знаю. — Илья смотрит на меня в упор, длинные ресницы подрагивают. Он совсем рядом, притягивает меня, как магнитом. — Знаю, что в тебе достаточно силы, чтобы простить меня. Что ты сможешь полюбить меня снова, если разрешишь себе. И я знаю, что ты не хочешь выходить за убийцу, пусть у него даже все деньги мира. Ты не такая.
Я судорожно вздыхаю, и слёзы снова ползут вниз, чертят мокрые дорожки. Мой голос глух и бесстрастен.
— Да как же ты не поймёшь, что дело уже не в нём, а в тебе.
Острая пустота в груди расширяется, поглощает всё вокруг. Мне вдруг становится до одури, до дрожащих пальцев страшно, что она останется навсегда, зияющий провал в ничто, вселенский вакуум.
Илья тихо касается моего виска пальцами, отводит прядь в сторону. Рыдания рвутся из меня, и я зажмуриваюсь изо всех сил, пытаюсь дышать через мышечный спазм. И чувствую, как он накрывает мои губы своими.
— Браво! — Медленные хлопки взрывают тишину. Я отшатываюсь и вижу то, от чего внутри меня всё обрывается. Привалившись к дверному косяку, Дубовский сверлит нас глазами. И бритвенно-острая усмешка на его лице не предвещает ничего хорошего.
Глава 16: Потеря равновесия +
Я жду, что сейчас Дубовский взорвётся, раскидает нас по углам или примется крушить мебель, но проходит мгновение, другое — и ничего такого не происходит. Его лицо обретает бесстрастность, прочную, как стальные латы. Я не знаю, что происходит под ними. Даже не уверена, что там вообще что-то есть. Глаза Дубовского — два озерца с потаёнными омутами, непроницаемые и спокойные, как вода, словно задёрнуты занавесками. Под моим испуганным взглядом из них уходит последний блеск. Он обращается в статую, совершенную и преисполненную презрения. Хотя, нет. Даже презрение — слишком сильное чувство, чтобы появиться в нём.
Мои ладони упираются Илье в грудь, я легонько отталкиваю его.
— Что ты наделал? — говорю я и кажусь себе предательницей. Мой моральный компас вращается, как бешеный, я сама не понимаю, почему хочу защищать его и выгораживать после всего, что было. Корни проросли глубоко, их не вырвать просто так. Илья не слепой, он видит мои колебания. И достаточно отважен (или глуп?), чтобы обнять меня за плечи на глазах у Дубовского. Я безуспешно дёргаюсь, пытаюсь сбросить хватку и говорю, вкладывая все смыслы разом: — Отпусти меня.