Дубовский оборачивается, видит меня и с диким рыком хватает Илью за горло. Он бьёт его затылком об пол, заносит кулак…
— Господи! — Мамин голос взвивается из-за спины. — Что здесь происходит?!
Никогда в жизни так не радовалась, что родители вернулись раньше срока.
Они с отцом стоят в проходе, в дичайшем изумлении рассматривают поле битвы. Представляю, что творится у них в головах. Дубовский сидит верхом на Илье, залитый кровью из брови, сам Илья уже мало напоминает человека, а их драгоценная дочурка прикрывает разбитую губу, по которой стекает ручеёк под цвет платья. Всё это мало похоже на девичник.
Мама видит меня и вскрикивает в ужасе. Она подскакивает ко мне, осматривает лицо и взволнованно обхватывает мою голову руками.
— Кошмар какой! Тебя били? — В её глазах настоящий страх, страх матери за ребёнка. — Кто?!
Она смотрит на парней и, — клянусь! — под её взглядом пятится даже Дубовский.
— Не очень, — говорю я и шиплю от боли. Рассаженная губа неприятно пульсирует, во рту вкус крови. — Пыталась их растащить.
Илья с огромным трудом, по стеночке, умудряется сесть. Кажется, нос у него сломан, трудно понять — всё лицо, как пачка сырого фарша. Он сплёвывает кровь на пол, вместе с выбитым зубом, от чего мама чуть ли не подскакивает на месте. Мне и жалко его, и не жалко одновременно.
— Прошу прощения за неудобства, — вдруг говорит Дубовский. Он выглядит куда лучше, но и ему прилетело неслабо. Кровь на лице засохла, кажется, бровь стоило бы зашить. Руки разбиты, воротник дорогой рубашки темнеет кровавыми пятнами. Быстрая гримаса искажает лицо, когда он поднимается с пола, должно быть, Илья съездил ему по рёбрам. — Немного перегнул.
Мама с папой переглядываются. Я знаю, что они не станут вызывать полицию. А стали бы, прикончи Дубовский моего бывшего прямо у меня в комнате? Мне кажется, они скорее собственными руками замотали бы труп в ковёр и вынесли под покровом ночи.
— Позаботьтесь о нём. — Я киваю на Илью. Один глаз у него заплыл. Почему-то отмщение не приносит мне удовольствия, только гадкое брезгливое чувство от самой себя. Я беру Дубовского под руку, и тяну за собой, как слона на верёвочке. — Идём. Надо обработать твои… ранения.
Глава 9: Вспышка пламени
Я веду Дубовского в гостевую ванную на втором этаже и сжимаю огромную ладонь в своей. Его руки в крови, и я не знаю, чья она. «Очень метафорично», — отмечает внутренний комментатор. Это точно. Нервическая усмешка проступает на моём лице.
— Надо помыть руки, — говорю я ему, как маленькому. Почему-то он не спорит, даже не отвечает в своей раздражающей манере повелителя жизни. Пинком я распахиваю дверь и затаскиваю Дубовского внутрь, в прохладное царство кафеля и фаянса.
Мельком я вижу наше отражение в зеркале и, не удержавшись, тихонько посмеиваюсь. Он выше меня на целую голову, широкоплечий, могучий. На его фоне я кажусь совсем хрупкой, гибкой, как змея. Одинаково чёрные волосы, одинаково голубые глаза. Одинаковые синяки и ссадины. Олимпийские боги после пьяной драки. Дубовский косится на меня с интересом, чуть сощурившись. Наверное, решает, не сошла ли я с ума.
Я включаю воду и хочу обойти его сбоку, но не тут-то было — длинные руки упираются в край раковины, заключая меня в ловушку. Рука слева. Рука справа. А впереди — тяжёлый пламенный взгляд. Между нашими лицами не больше трёх сантиметров. Если бы не шум воды, весь дом бы услышал, как заколотилось моё сердце в груди. Я боюсь посмотреть ему в глаза, боюсь того, что неминуемо последует дальше. Это мгновение перед расстрелом, секунда перед затяжным падением — и длится целую вечность. Он притягивает меня, как магнит, и я не знаю, сколько смогу выдержать. Я хочу поддаться этому притяжению, чувствую его дыхание на себе, но оттягиваю неминуемое, как могу, продлеваю мучение, сладкое и невыносимое одновременное.
Дубовский чуть подаётся вперёд, я изгибаюсь назад, чтобы не быть к нему прижатой. Облизываю пересохшие губы и чувствую вкус своей крови.
— Нравится выводить меня из себя? — тихий рык прокрадывается мне в голову. Он говорит мне на ухо, едва не касаясь кожи, я чувствую, как его встрёпанные волосы задевают мою шею — и вздрагиваю всем телом.
— Что? — Я хлопаю глазами, еле удерживаясь на ногах.
— Прекрати так делать, — говорит он и касается краешка моих губ. Пульс отдаётся у меня в теле, дыхание замирает. Рука Дубовского мягко ложится мне на затылок, скользит под волосы. Палец обводит контур моих губ. И я еле сдерживаюсь, чтобы не потянуться следом, когда он его отнимает. — Всё же, стоит его убить.