Рука Максима легла на мой живот, поглаживая. Я повернула голову и наткнулась на странный взгляд.
— Что? — Я ощупала лицо, пытаясь понять, в чём дело. — Что-то не так?
Он прижал меня, мягко поцеловал в макушку.
— Да нет, — задумчиво проронил он, даже растерянно, — всё так.
Между его бровей залегла глубокая складка.
Когда я вернулась из ванны, Максим уже спал. Я подобрала с пола упавшее одеяло, расстелила сверху, чтобы прикрыть промокшую холодную простыню, и тоже легла, обхватив его сзади.
Проснувшись утром, я сладко потянулась и обнаружила, что рядом никого нет. Не было ни в кабинете, ни на кухне. Возникший внезапно, как из тени, Артур сообщил, что Максим на встрече с кем-то из шишек.
Весь день я крутилась перед зеркалом, пыталась заметить какие-то перемены в себе, но ничего не увидела, кроме произвольно возникающей дурацкой улыбки. Поставила в телефоне напоминания, чтобы точно не забывать про таблетки, раз теперь они имели больше смысла, чем просто подправить гормональный сбой. И с замиранием сердца думала, что же принесёт эта ночь, пообещав себе не заснуть.
Максим приехал очень поздно, в каком-то мрачном настроении. Ни с кем не говоря, ушёл к себе. Я, думая, что сейчас утешу его печали, прокралась к двери на цыпочках и дёрнула ручку, но не тут-то было — закрыто. Я постучала, но в ответ не донеслось ни звука.
«Уснул, наверное», — решила я, возвращаясь в свою спальню, которая теперь казалась удивительно пустой.
Это была попытка самоуспокоения. Интуиция, которую ничем не обманешь, уже подсказывала, что здесь что-то не так.
За следующую неделю он не перемолвился со мной даже словом, уходя раньше, чем я проснусь, запираясь по ночам, а на выходных не вернувшись совсем.
Меня словно больше не существовало.
Глава 26: Самозванный вечер
Обида — не то чувство, которое воспевают поэты.
Про неё не пишут элегий, не снимают полного метра, не делают театральных постановок.
Но в жизни живого человека обида может стать настолько огромной, что ни для чего кроме неё не останется места. Громадный пульсирующий пузырь, сквозь стенки которого всё видится искажённым.
Лизаветта пыталась меня жалеть, но выходило не от всего сердца. Для неё всё это тянуло на классное приключение: жизнь в раю, приобщение к элитам, крышесносящая ночь с мужчиной, которого представляет в фантазиях треть города. Про похищение она не знала. Постоянное незримое присутствие Артура, который показывался далеко не каждый раз, воспринимала как пикантную деталь и вечно его поддразнивала.
А главное, ей было невдомёк, что прямо сейчас я разваливаюсь на части. Удавалось скрывать гнетущую тоску за флёром легкомысленного веселья.
Слишком много вопросов осталось без ответа.
Хотя все их можно свести до короткого и ёмкого: «Почему?» И те варианты, что подкидывало болезненно раздражённое сознание, мне совсем не нравились.
Однажды вечером молчание было прервано. Дубовский заявился раньше обычного, на ходу коротко стукнул в мою дверь, бросил: «В кабинет. Сейчас», — и скрылся. Я хотела из вредности запереться и не реагировать, но что-то в его тоне… Словом, спорить не стоило.
Я вошла, скрестила руки на груди. Рыбёшки в аквариуме танцевали под слышную только им музыку. Максим сидел за столом, сосредоточенно ковыряясь в ноуте.
— В пятницу ты поедешь со мной на… кхм, назовём это званым ужином. Никого лишнего, даже охраны. Будешь изображать преданную жену, греть уши и держать рот на замке.
Меня покоробило. Невыносимый цинизм в его словах был настолько густым, что едва не капал на пол.
— Что-то ещё? — холодно спросила я, не замечая, что стиснула пальцы слишком сильно.
Он на меня не смотрел.
— Нет. Иди.
Я резко повернулась, подошла к двери. Остановилась, уставившись на блестящую латунь ручки. Ещё никогда в жизни мне не хотелось одновременно ударить человека головой о стол и поцеловать. Интересное ощущение. Познавательное, я бы сказала.
— Кто там будет?
Неожиданно, но Максим ответил:
— «Чёртова дюжина». Тринадцать фамилий, на которых держится этот еб*ный город. — Сквозь равнодушие отчётливо проступило презрение, сильное, горькое, как хина. — У всех есть официальное лицо, типа строительства или министерского кресла под жопой, чин-чинарём. А под красотой этой обтяпывают очень некрасивые дела.
— И ты?
— В первую очередь я.
В этом не было позёрства и рисовки. Максим говорил об этом так же, как люди сообщают, что пишут правой рукой. Простая констатация факта.