Под прицелом глаз он проходит вперёд, осторожно разжимает мои пальцы и забирает стакан. Болтает виски, гремя льдом, от души глотает.
— Бухаете, значит? — говорит он с оттенком неодобрения, осматривая нас. Хмурится.
— Ну?! — не выдерживает Кикир. — Подписал?!
Макс тяжело вздыхает, разглядывая ледяные грани. Если он промедлит ещё секунду, я схвачу его голову и вытрясу из неё ответ, клянусь!
Наша омерзительная великолепная семёрка замирает, как спринтеры на старте.
Звучит выстрел.
— Подписал, — говорит Макс в оглушительной тишине и вскидывает руки. — Подписал, чёрт возьми!
Что тут началось!..
Вопль Кикира всколыхнул шторы, Валера кинулся обнимать ошарашенного Арта, Рита и Лизка отплясывали, взявшись за руки, Лариса Васильевна утирала уголки глаз платочком, а я, взвизгнув, оказалась между полом и потолком, подброшенная Максом.
— Ну ты и актёр, — смеясь, говорю ему в ухо и радостно жмурюсь, получив поцелуй в щёку.
Концентрация счастья в этой точке мира настолько огромная, что должна регистрироваться спутниками.
— А как иначе? — говорит он, улыбаясь во весь рот. — Без хорошего шоу никуда.
Ещё ни разу в жизни я не чувствовала такого единения с людьми. Кажется, все мы сейчас чувствовали себя одинаково, как пережившие чудовищное сжатие пружины, наконец-то отпущенные на волю. Хотелось прыгать, кричать что-то бессодержательное, обниматься со всеми подряд и водить хороводы, пока ноги не отвалятся. Мне вдруг стало казаться, что это и есть моя семья — настоящая, в которой я понимаю других, а другие понимают меня.
Радость на чужих лицах дублировалась где-то внутри, как в огромном зеркале, пока душа ликовала от ощущения знакомых рук вокруг талии. Макс усадил меня себе на колени, вручил отобранный стакан и теперь просто обнимал, прижимая, как маленький мальчик плюшевого медведя.
— Так, — сказала Рита, когда восторги чуть поулеглись, а детали переговоров пошли обсасывать по второму кругу, — господа и дамы, вечер поздний, а работа ещё не сделана.
— Трудяга… — пьяная нежность в голосе Кикира могла бы растопить льды Арктики. Валера хихикнул, булькая непонятно откуда взявшимся шапманским. — Лоша-а-адка моя, ломовая.
Кто-то хрюкнул. Лицо Риты удивительным образом стало напоминать каменных истуканов с острова Пасхи.
— Если не можешь держать рот закрытым, займи его чем-нибудь, — спокойно сказала она, запихивая брускетту в распахнутую Кикирову пасть. По глазам было видно, что тот намерен ляпнуть какую-то скабрезность, но бутерброд отлично сыграл роль кляпа.
Пока выставляли свет и убирали с фона разные неприглядные элементы, вроде початой бутылки вискаря и почавшего её Кикира, я пригрелась в объятиях Макса, разморённая алкоголем, переживаниями и чувством, будто нахожусь в том единственно-правильном месте, где должна быть.
Жаль, что оно пришло слишком поздно.
Мы изображали на камеру настоящую семью, людей, которых связывает нечто большее, чем простая договорённость. Счастливых влюблённых, перед которыми открыт весь мир, но они нашли куда большее друг в друге. Пару, в которой радости и горести делят напополам, преумножая первые и уменьшая вторые. Под чутким руководством Риты я держала тяжёлую горячую руку, улыбалась непроизнесённым шуткам, чокалась тонкостенным бокалом и понимала, что больше всего на свете хотела бы, чтобы всё это перестало быть фото-сюжетом, придуманным для СМИ, партнёров, врагов, союзников и просто зевак, листающих от нечего делать светскую хронику.
Шампанское сегодня горчит.
Валера проходится по моим скулам кистью с минеральной пудрой, критически осматривает результат и прищёлкивает языком.
— Красота, — говорит он с удовольствием. Всматривается внимательнее, вдруг похожий на мудрого старца, и я с удивлением понимаю, что понятия не имею, сколько ему лет. — А глаза грустные-грустные. — Он легонько шлёпает меня пушистой кистью по носу. — Рано печалиться, пока можно что-то исправить, поверь мне. А исправить можно всё, пока мы дышим.
Я невольно смотрю на Макса, сидящего на кресле. Он ловит мой взгляд и улыбается краем рта, похожий на большого ленивого кота. Не могу поверить, что когда-то считала его неприятным или жутким. И хотя в сознании есть папка, в которой хранится знание о том, на что он способен, её будто отключили от сети — мои чувства существуют отдельно от неё. Всё, что меня волнует на самом деле, это трепет, с которым сердце выстукивает свои послания всякий раз, как наши руки соприкасаются. Мне хочется забраться к нему подмышку и заснуть до самой весны, как маленький зверёк, охраняемый кем-то большим и сильным.