Смотрю на фото улыбчивого парня на черной мраморной надгробной плите, и на глаза набегают жгучие слезы. Это мой брат.
Со дня его смерти прошел год, а я все еще не могу привыкнуть, что его нет рядом. Точнее, годовщина завтра, я решила приехать сегодня и все тут убрать, чтобы мама на это не отвлекалась. Ни к чему ей это с ее давлением и проблемами с сердцем.
Пашке было всего двадцать пять, когда он погиб. Его убили большие деньги.
О, как он радовался, когда по приколу впервые в жизни купил лотерейный билет и умудрился выиграть три с половиной миллиона рублей!
Когда он залетел на кухню, где мы с мамой пили чай со свежеиспеченной шарлоткой, и с горящими глазами сообщил, что он теперь богат и наконец сможет открыть свой бизнес, как и мечтал, я поперхнулась и решила, что это шутка. Нет, оказалось, правда.
Спустя неделю он получил выигрыш и решил снять его со счета. Помнил рассказы мамы о том, как ее накопления превратились в пшик в девяносто восьмом году. Постановил так: пусть полежат дома.
Мы не стали с ним спорить — Пашка был упертым, как баран. А зря.
По пути домой из банка его ограбили и пырнули ножом в живот. До больницы он не дотянул.
Я никогда не забуду, как рыдала мама. Корила себя, что не уберегла родную кровиночку, не ела, почти не спала. Осунулась страшно и все ругала себя, ругала, говорила, что ей больше незачем жить.
Через месяц я не выдержала. Помню, села напротив за кухонный стол, взяла ее руки в свои и заплакала.
— Мамочка, но я ведь осталась! Я жива! И тоже потеряла Пашку. Не хочу потерять еще и тебя. Не хочешь думать о себе, подумай обо мне.
Пожалуй, именно тогда мама впервые за долгое время посмотрела на меня осмысленно.
— Моя ты девочка! Прости меня… — тихо прошептала она и раскрыла объятия.
В тот вечер мы потом долго сидели, обнявшись, и вспоминали Пашку. Хотя до этого каждая из нас держала эмоции в себе. Тот разговор сблизил нас еще больше.
Я выныриваю из воспоминаний, ощущая какую-то вибрацию. Похоже, я утром забыла выключить тихий режим.
Достаю мобильный из сумки, что лежит на лавочке рядом. Три пропущенных: два с одного номера, один с другого, но оба мне не знакомы. Опять рекламщики, что ли… Повадились предлагать то одно, то другое, и конечно, на самых выгодных условиях.
А вдруг что-то важное? Пока соображаю, стоит ли перезванивать, телефон снова вибрирует. Мама.
— Привет!
— Д-дочка, — слышу в трубке дрожащий голос. — Я…
— Мамулечка, ты в порядке? — вскакиваю с лавочки.
— Тут такое произошло… Приезжай скорее, пожалуйста. Я не знаю, что мне д-делать!
И такое ее «пожалуйста» жалобное, что у меня сжимается сердце.
— Лечу! Ты в порядке? Может, скорую?
— Не надо скорую, она не поможет. — И мама отключается.
Я не мешкая бегу к выходу из кладбища, и уже перед самым выходом нога скользит по грязи. Нелепо взмахиваю руками, но удержать равновесие не удается, и я падаю на колени.
— Девушка? — Поднимаю взгляд и вижу, как мне протягивает руку крепко сбитый брюнет в черном строгом пальто.
Он помогает мне встать, и я не отряхиваясь спешу дальше, бросая из-за плеча:
— Спасибо!
По пути набираю маму, но она не отвечает. В сердце прочно поселяется дурное предчувствие. Еще и эта дурацкая ворона. Не дай бог накаркала!
Вскоре влетаю в подъезд и на ходу ковыряюсь в сумке. Достаю ключи и дрожащими руками вставляю их в замок. Получается не с первого раза, но когда дверь наконец-то открывается, и я захожу, мне в нос сразу бьет запах сердечных капель.
— Мама! — ору я и слышу приглушенное: «Я тут». Кажется, кухня.
Спешу туда. Она сидит, облокотившись о стол, и закрывает лицо ладонями.
— Мам, мамочка, что такое? Ты в порядке?
Отрываю ее ладони от лица и испуганно всматриваюсь. Какая она бледная!
Сердце колотится так сильно, будто вот-вот выпрыгнет. Но она жива. Это самое главное.
Перевожу дыхание, ставлю табуретку рядом и сажусь. Стараюсь, чтобы голос звучал как можно ровнее:
— Что случилось?
Мамины глаза полны слез, и вот одна слезинка катится по щеке, а за ней вторая.
— Меня уволили, Кира.
В ту же секунду на меня накатывает невероятное облегчение. Я уж решила, будто тут что-то ужасное. Я ведь давно говорила маме, что пора уволиться из этого магазина. Ей лучше поберечь свое здоровье. А деньги — справимся, если что, возьму подработку.
— И это все? Мам, ну ты чего меня так пугаешь? — ободряюще улыбаюсь и беру ее за ладонь. — Все будет хорошо!
— Это не все.
— Что еще?
— Я на днях принимала товар и не проверила, все ли на месте. Ты понимаешь, — начинает оправдываться мама, — поставщик старый, давно проверенный, а в магазине такая толпа была, что я не глядя накладную-то и подписала.
Сердце колотится. Мама не стала бы это упоминать просто так.
— И? — замираю в ожидании ответа.
— В магазине недостача, и ее повесили на меня.
— А почему сразу на тебя? — возмущаюсь я.
— Так ведь я принимала товар. Багранян так и заявил: Лариса Константиновна, ваша смена — вам и отвечать.
Вот гад! Мама ведь столько лет тут работает, и все было хорошо до этого дня, а начальник плевать на это хотел, сразу про все хорошее забыл.
— И какая сумма? — интересуюсь я.
Надежда, что долг невелик, умирает сразу.
— Триста тысяч. Там черная икра к Новому году была среди прочего…
Я невольно охаю и пячусь. Приземляюсь на табуретку в полной прострации, пытаясь переварить сказанное. Не получается.
Мне до слез жаль маму, на ней нет лица. Затем изнутри поднимается гнев.
— Вот сволочь!
— Кто?
— Да кто-кто? Поставщик, конечно! Ты пробовала ему звонить?
— Пробовала, толку нет. Говорит, отправил все, надо было проверять сразу.
— А в магазине никто стащить не мог?
— Кто? — изумляется мама. — Мы там все свои. В тот день только я работала да Валя. Она не могла подложить мне такую свинью.
Я вынужденно соглашаюсь. Знаю тетю Валю, она бы не поступила так с мамой, ведь сама перебивается от зарплаты до зарплаты, и для нее эти триста тысяч такие же огромные деньги, как и для нас. Хотя там же черная икра, которую можно продать из-под полы… Заработать…
Тьфу, Кира! Становится стыдно за такие мысли о близкой подруге матери.
Выходит, все же поставщик. Только вот как это доказать?
— Мам, а камеры? Может, там видно выгрузку?
— Какие камеры, — машет рукой она. — Они только в торговом зале и работают. А внутри висят ради красоты. Это я виновата, дочь… Сама не проверила. У-у-у! Багранян обещал в суд подать, если не верну ему всю сумму до конца месяца. Как будто это я товар украла! Дура я, дура!
Мама снова заливается слезами, а я вскакиваю, подхожу и обнимаю ее.
— Ну не плачь, мамочка, мы что-нибудь придумаем.
Осталось и самой в это поверить. Глажу маму по спине, хотя и сама в полной панике.
Затем сажусь на табуретку. Молчу минуту, вторую. Никак не могу прийти в себя. Может, это все сон? Щипаю себя за руку. Ай, больно! Нет, не сон…
Снова пялюсь в одну точку, кусаю щеку изнутри.
Еще через несколько минут наконец-то возвращается способность мыслить хоть сколько-нибудь связно.
Слезами делу не поможешь. Некогда мне тут в прострации сидеть, надо что-то делать. Мысленно перебираю возможные варианты. Занять у кого-то? Нет, среди моих знакомых нет таких буржуев, которые могут отстегнуть такие деньги сразу.
Зарплата? И тут пролет: эту сумму на текущем месте мне и за полгода не заработать, даже с учетом того, что буду ходить пешком и питаться воздухом.
Ясно одно: маме нужно помогать. Она всю жизнь отдавала нам с братом все, что могла, и даже больше. Вкладывала всю себя, всю свою любовь до последней капельки. Теперь моя очередь.
Думай, Кира, думай!
Где мне взять такие деньжищи? Заем с нормальными условиями мне не дадут, слишком мало работаю в «Подиуме». Кредитная карта и так выпотрошена почти под ноль.