Ну и свекровь кому-то достанется! Заранее сочувствую.
— Хорошо, мам. Поверь мне, мы с Томой ничем предосудительным не занимаемся.
— Надеюсь, ты говоришь правду. Ты домой когда?
— Се…
— Завтра, — зашипела я. Совсем не понимает что ли, что его лицо с признаками жестокого похмелья никак не подтверждает его слова об отсутствии «предосудительных» занятий.
— Завтра, — твёрдо сказал Женя.
— Тогда до завтра, сынок.
— Тома, почему Вы…ты…сразу не сказала мне, что разговаривала с моей мамой? — с раздражением накинулся на меня Женя, как только положил трубку.
— Случай как-то не представился.
— Она меня теперь замучает расспросами, — сокрушался Женя.
Я пожала плечами и ухмыльнулась:
— Твои проблемы.
— Пойдем лучше есть! — крикнула я ему уже из кухни.
Бульон пришлось разогревать в микроволновке, чайник ставить заново, так как все безнадёжно остыло. Женя ел с аппетитом, иногда недобро зыркая на меня красными от вчерашнего перепоя глазками. Кто ж его поймёт, чем сейчас я ему не угодила. Он довольно странный и его поведение и в трезвом виде иногда не поддается логике. Я налила ему огромную кружку чая, бухнула туда побольше сахара, положила перед ним пять таблеток антипохмелина, и вышла из кухни, чтобы запустить в стирку его вещи.
Из ванной я услышала стук в дверь, а потом голоса. Я сполоснула руки, вытерла их и вышла. В проёме входной двери я увидела Женю по-хозяйски сложившего руки одна на другую у груди. На лестничной клетке стояли две вредные тётки — активистки нашего дома, которым никогда не сидится спокойно дома, и они от безделья постоянно шастают по квартирам с просьбой подписать какие-то бумажки.
— Я же вам ясно сказал, ничего мы подписывать не будем. Уходите.
— А Вы собственно говоря кто? — затараторила одна из них.
— А Вы как думаете? — надменно произнёс он. — Я жилец. Правда, Томочка?
Она опять открыла рот, чтобы что-то сказать, но он захлопнул перед её носом дверь.
— Я не поняла, что сейчас произошло! — захлёбываясь от возмущения, почти выкрикнула я. Мужик с бодуна, с красными глазами, как у бешеного кролика, ещё и в моём халате — моя репутация испорчена окончательно и бесповоротно. — Эти две выдры сейчас пустят сплетни обо мне по всему дому!
Он пожал плечами:
— Твои проблемы.
— Я выгоню тебя сейчас же, прямо в этом халате и делай, что хочешь.
— Не выгонишь, — он покачал головой, — ты слишком добрая для такого.
— Зато вчера ты меня считал исчадьем ада, — усмехнулась я.
— Я ошибался. А может быть и нет. Но ты же понимаешь, что если ты меня всё же выгонишь, то нелепых сплетен будет гораздо больше.
— Ладно, считай, что ты меня уговорил. Оставайся, маленький мстительный гадёныш.
Я наградила его взглядом, полным презрения и прошествовала на кухню, чтобы наконец-то допить свой чай. Отхлёбывая холодный чай, я мысленно ругала Женю всеми известными мне ругательствами, и жалела, что не отвезла его вчера домой к родителям.
Когда я, немного успокоившись, вошла в комнату, Женя стоял перед письменным столом и держал в руках фотографию в рамке, с которой смотрели на него мои родители и я, улыбающаяся, с распущенными волосами, в летнем цветастом сарафане.
— У тебя есть сестра-близнец?
— С чего ты это решил?
— Да так, подумал, — он поставил фотографию на место. — Знаешь, как в фильмах бывает: одна сестра добрая и милая, а другая, как ты.
— Нет, правда, ты на себя здесь совсем не похожа. Где ты настоящая?
— Чтоб быть похожей на себя, мне надо было нацепить на голову мотоциклетный шлем, — пробубнила я. — Я настоящая и с родителями, и с тобой. Просто родители не знают того, что знаешь обо мне ты. Дома я не пью, не курю, не матерюсь, и вообще дома я исключительно положительный человек. Родители дали мне всё, что могли, и они заслужили, чтобы их единственная дочь была именно такой, о какой они мечтали. Я закончила школу с золотой медалью, университет с красным дипломом, устроилась в крутую юридическую фирму, сама заработала на квартиру. Если бы я устроила ещё свою личную жизнь, они были бы на седьмом небе от счастья. А здесь, в городе, мне не нужно оправдывать ничьих надежд. Здесь я никому ничего не должна, и я могу жить так, как хочется мне, не оглядываясь ни на кого и не задумываясь, кто и как меня оценивает.
— То есть перед родителями ты хочешь казаться лучше, чем есть на самом деле?
— Какая жуткая постановка вопроса. А разве мы все в глубине души не хотим быть лучшими для тех, кого мы любим? Вот ты почему не говоришь родителям, что ты гей? Ты боишься не разозлить их, а разочаровать.
— Не знаю, я никогда об этом не думал. Просто не хочу, чтобы они знали — и всё. К слову, зачем ты вчера разговаривала с моей мамой?
— Мне не хотелось, чтобы она беспокоилась за тебя и провела бессонную ночь. Я не звонила ей. Я написала смс от твоего имени, что всё в порядке. А она перезвонила сразу же, как будто телефон был перед ней и она ждала твоего звонка. Но, а так как ты был не в том состоянии, чтобы говорить, мне пришлось взять трубку.
— Прости меня, Том. Я идиот, - Женя постучал себя кулаком по лбу.
— Ну, может и не совсем идиот, но весьма странный человек, — улыбнулась я.
— Ты тоже, — улыбнулся в ответ Женя.
========== Осколок льда ==========
Женя продолжал осматривать мою квартиру, хотя здесь, в принципе, не на что было смотреть. Вдруг его взгляд упал на акустическую гитару, стоящую в углу.
— Ты играешь? — спросил он удивленно.
— Ну да. Немного.
Я играла с четырнадцати лет, с того самого момента, как упросила родителей купить мне старенькую, раздолбанную гитару. Она не разваливалась в моих руках, и это уже радовало. Увидев, что я не забросила её в первый же месяц, и что я действительно за это время научилась что-то бренчать, родители на пятнадцатилетие подарили мне хорошую, новую, дорогую гитару. С моей старушкой мы не расстаемся уже десять лет, но ведь гитары, как и вино, со временем становятся только лучше. Где нас с ней только не носило. Она была моей попутчицей в походах, где красовалась в моих руках в отблесках ночных костров, в подвалах, пропахших марихуаной, на скамейках на набережной, где мы с ней неизменно собирали вокруг себя толпу отдыхающих.
— Рок? — спросил Женя.
Я молча кивнула.
— Алкоголь? Наркотики и секс? — то ли утверждал, то ли спрашивал он.
— Не наркотики, — покачала головой я.
И не секс. Но лучше пусть Женя думает, что я трахаюсь с первым встречным-поперечным, чем будет знать, что у меня никогда никого не было. Нет, я не ношусь со своей невинностью, как с писаной торбой, не берегу и не храню её для кого-то. Я встречалась с парнями, которые вроде бы нравились мне. Мы целовались, обжимались, я видела их взгляды, затуманенные желанием, но в ответ я не испытывала ничего подобного, а раздвигать ноги, только потому, что тебя захотели, как-то это не по мне. Я не думаю, что я фригидна, просто не родился ещё тот мужик, как я люблю говорить.
— Не наркотики, — повторила я. — Хотя у меня были в друзьях два наркомана. Отличные ребята. Были. Слушали «Агату Кристи», писали и пели песни про некрофилов, пока один не нанес другому двадцать восемь ножевых ранений. В итоге один отправился в морг, а другой — на двенадцать лет на казённые харчи.
Женя не выказал никакого удивления. Видимо, после Блохи у него сформировалось представление о моем круге общения.
— Сыграешь? — спросил он.
— Это моя любимая, — я взяла гитару и мои пальцы коснулись струн. Нежная и печальная мелодия, рождающаяся от моих умелых прикосновений к струнам, трогающие душу слова, звучащие в моём исполнении с лёгкой хрипотцой.
Ночь унесла тяжелые тучи,
Но дни горьким сумраком полны.
Мы расстаемся — так будет лучше.
Вдвоем нам не выбраться из тьмы
Я любил и ненавидел,
Но теперь душа пуста.
Все исчезло, не оставив и следа,