— Я быстренько соберусь. А ты попей чай, — на ходу я щелкнула кнопкой чайника. — Чай, кофе, кружки в навесном шкафу у двери.
Захватив вещи из шкафа, я поспешила в ванную. Посмотрев в зеркало, я ужаснулась. За три дня из симпатичной девушки я превратилась в непонятное существо. Исхудавшая, осунувшаяся, с темными тенями под глазами, со спутанными жирными волосами и налетом на зубах. Он еще предложил прогуляться! Знала б я, что все настолько плохо, ни за что бы не открыла дверь.
Чтобы не заставлять Ника долго ждать, я постаралась купаться как можно быстрее, но зато три раза подряд почистила зубы. Просушив волосы феном, я сделала высокий хвост, и скинув махровое полотенце, которым была обернута и натянула джинсы и рубашку. Вот теперь я хотя бы похожа на себя.
Ника на кухне не оказалось. На полотенце у мойки лежали вымытые тарелки и ложки.
Ник сидел в кресле и с задумчивым видом смотрел на экран своего телефона. Незастеленный диван, лекарства, разбросанные на табурете, использованные шприцы, которые я не удосужилась выбросить и которые валялись под табуретом, вкупе с заплесневелым хлебом скорее всего создали у Ника нелицеприятное впечатление обо мне.
— Чем ты болеешь? — мрачно спросил Ник. — Я погуглил лекарства по названию. Одна болезнь страшнее другой. Не знаю, что и думать.
— Тебе не нужно ничего думать. У меня всего лишь вегето-сосудистая дистония. Встречается у 70% населения. Так что не впечатляйся.
— Угу, — пробурчал Ник, всем своим видом давая понять, что не очень мне поверил.
— Я готова. Поехали, — то, что он сидел, не отрываясь от телефона, начинало меня раздражать.
— Извини, зачитался. Оказывается, нет ничего увлекательнее чтения инструкций к фармпрепаратам, — он убрал телефон и поднялся с кресла.
По дороге к машине он молчал. Было видно, что он думает о чем-то не особенно приятном.
— Куда мы едем? — спросила я, усевшись на переднее сидение.
— Увидишь, — бросил Ник, пояснять мне он ничего не собирался.
Ник припарковался у цветочного рынка, ничего не говоря, вышел из машины, минут через пять, я увидела, что он возвращается с огромным букетом белоснежных роз. Неужели цветы мне? А эта поездка что-то вроде свидания?
Но вопреки моим ожиданиям Ник открыл заднюю дверь и положил букет на сидение. Не мне.
— Кому букет? — спросила я, теряясь в догадках.
— Узнаешь.
— Девушке? — не унималась я.
— Я не дарю цветы девушкам. Цветы той, кого люблю, — нехотя ответил Ник.
— Что же ты даришь девушкам? — спросила я, проигнорировав вторую часть ответа Ника.
— Золотые цацки, дорогие духи, — усмехнулся Ник.
— С тобой, оказывается, выгодно встречаться, — съехидничала я.
— Ты бы стала? — Ник с улыбкой посмотрел на меня.
Впервые в жизни не найдя, что ответить, я хмыкнула и отвернулась к окну.
Предпочитая больше не смотреть в сторону Ника, я таращилась в окно и пыталась понять, куда мы едем, но дорога была мне незнакома. Наконец мы подъехали к кладбищенской ограде, и машина остановилась.
— Только не говори, что ты собираешься меня добить, закопать и возложить цветы.
Ник укоризненно посмотрел на меня:
— Том, мне кажется, что твоя болезнь нехило поразила твой мозг. Не неси чепуху. Мы приехали, пойдем.
Ник забрал букет, достал из багажника бутылку с водой, и мы пошли по направлению к воротам. Я не люблю кладбища: они напоминают мне, что итог у всех один. Не люблю смотреть на могилы, ухоженные или заросшие сорняками, на фотографии на памятниках, с которых смотрят молодые, старики и дети. Ник шел впереди по узкой тропинке между могилами. Я шла за ним, стараясь смотреть вперед на его широкую спину. Вдруг Ник резко остановился, я чуть не врезалась в него.
— Мы пришли, — тихо сказал он, сворачивая к низенькой светло-голубой оградке.
Возле гранитного памятника росла невысокая березка, справа был металлический стол с лавками, выкрашенный той же краской, что и оградка. Войдя я остановилась в нерешительности, а Ник подошел к памятнику, провел рукой по фотографии, будто гладя, что-то сказал так тихо, что я не расслышала, потом поставил цветы в вазу, налив туда воды из прихваченной с собой бутылки.
— Это моя бабушка, — бесцветным голосом пояснил Ник. — Прошло почти восемнадцать лет, а мне до сих пор больно. Конечно, не так сильно, но до сих пор ощутимо.
С фотографии смотрела пожилая женщина с волевым лицом, красивой укладкой, ничем не похожая на деревенских бабушек в цветастых платочках.
— Ты похож на нее, — чтобы не молчать, сказала я.
— Неправда. Но спасибо. Она была единственным человеком, который любил меня по-настоящему. И я ее любил и до сих пор люблю.
Ник стоял чуть сгорбившись, на его лице не было ни малейшего намека на былую уверенность и самодовольство. Только скорбь. Я подошла ближе к Нику и встала рядом, подавляя внезапный порыв обнять его.
— Давай посидим немного, — предложил Ник и указал головой в сторону стола.
Ник сел на лавку, поставив локоть на стол и упершись лбом в ладонь, и сидел молча, прикрыв глаза. Я села на лавочку напротив и тоже молчала.
Наконец, Ник убрал руку от лица и посмотрел на меня.
— Прости, не стоило мне тебя сюда тащить. Просто мне всегда здесь не по себе. Я всегда хожу сюда один, каждый раз, как приезжаю домой. А сегодня у бабушки день рождения.
— А почему ты не ходишь с семьей?
— Лучше бы они вообще сюда не ходили, — злобно сказал Ник.
Видя мое удивленное лицо, Ник пояснил:
— В позапрошлый родительский день, мои родственники переплюнули сами себя. Поминальный обед перерос в пикник среди могил с выпивкой, застольными песнями и веселыми разговорами. Ты же видела моих родственников.
— А мама? — я не могла себе представить, чтобы Татьяна Николаевна поощряла такое.
— Мама молчала. А я не выдержал и сказал всем, что об этом думаю. С тех пор я предпочитаю бывать здесь сам.
— Мне тоже никогда не нравилась традиция устраивать застолье среди могил, — призналась я. — В нашей семье так не принято.
— Кто у тебя похоронен?
— Бабушка, мамина мама. Она умерла, когда мне было семнадцать. Мама чуть с ума не сошла. Мы до последнего надеялись, что она выживет. Знаешь, что страшно? Первое, что приходит в голову, когда я думаю о ней -самое страшное воспоминание — бабушка в палате реанимации, подключенная к аппарату вентиляции легких, с катетерами везде, где только можно. Аппарат так гудел, так страшно гудел, — я почувствовала, что на глаза навернулись слезы, и замолчала, пытаясь взять себя в руки.
— Эй-эй, тише, тише, — Ник протянул руку и коснулся моей ладони. — Пойдем отсюда. Все-таки я зря тебя сюда привел.
Ник еще что-то говорил, но я не слышала, перед глазами стояла палата реанимации, с покрашенными белой краской стенами и шумом аппаратов вентиляции легких. Страшно умирать долго, страшно, когда сознание не угасло, а тело не подчиняется тебе, страшно знать, что из этой палаты ты уже не выйдешь, страшно умирать одному на больничной койке, и даже не одному, а по соседству с такими же как ты, умирающими, тоже страшно.
Когда мы подошли к машине, я поняла, что Ник держит меня за руку. Я даже не заметила, когда он успел взять меня за руку, и не помнила, как мы дошли назад. Да уж, просчитался Ник с выбором группы поддержки, невесело подумала я.
— Хочешь, я покажу тебе свое любимое место? — спросил Ник, отпуская мою руку. — Это здесь, недалеко.
Я кивнула. Да что я вообще творю сегодня? Ник прав, из-за болезни мозг работает с перебоями. Ник довольно улыбнулся и повернул ключ зажигания.
Машина выехала за город, свернула с трассы и остановилась у лесополосы.