— Ого, значит эта сволочь все же сумела настроить команду против нас! — Кормчий выпрямил плечи, отпуская руль. Руки потянулись к поясу, где висели ножны с кинжалом. — Что тебе надо на палубе?! Вам же был приказ сидеть внизу!
— Заткнись, не ты здесь командуешь! Впрочем, капитан Руфарус тоже! — Ханод противно захихикал.
— Как ты осмелился это сказать, червь?! — гневно заревел капитан. — Паршивая собака, давно пора было выгнать тебя с корабля! Гнойная крыса!
— Так считаю не один я, — здоровяк обвел рукой толпу рыбаков. — Я лишь передал вам их мнение. Команда очень недовольна тобой, капитан. Нам не следовало поднимать со дна затонувшего города ту проклятую статую. Она навела на нас демонов и они сбили корабль с курса, натравив шторм на баркас. Посему экипаж считает, что ты более не достоин быть нашим капитаном!
— Что?! — Руфарус, казалось, задохнется от возмущения. — Команда так считает? Неужели, ты, Жалуд, ты, Вен, считаете меня недостойным, чтобы быть вашим начальником?!
— Да, Руфарус, Ханод прав, — Жалуд, старый рыбак с седыми спутавшимися волосами, виновато опустил глаза. — Статуя и впрямь проклята. Она принесет нам скорую гибель. Нужно как можно быстрее выбросить ее за борт!
— Но мы не говорили, что не считаем тебя больше нашим капитаном, — встрял в разговор коренастый Вен. — Это придумал Ханод! Это только его слова!
Лаокаец молниеносно выбросил руку в сторону и острие кинжала впилось в кадык Вена. Тот захрипел и, орошая палубу брызгами крови, завалился на бок.
Толпа мгновенно распалась на две части. Некогда сплоченная рыбацкая команда разделилась на враждующие стороны, жаждущие пустить кровь своим противникам. Одни поддержали бунтаря Ханода, другие решили сохранить верность своему капитану. В воздухе отчетливо завитал дух сумасшествия. И если бы кто-то из рыбаков сейчас находился в трюме, то непременно заметил бы странное голубоватое свечение, что вдруг запылало в той каморке, где содержалась злополучная статуя.
Как только на окровавленной палубе затих умерший Вен, моряки кинулись друг на друга. Замелькали дубины и уключины, пробивали брюха и перерезали горла рыбацкие ножи, кулаки дробили носы и сворачивали челюсти, горстями вылетали зубы из ртов бывших товарищей. В ход пошли ногти, локти, колени, пятки, зубы, лбы и другие части тела. Соперники не гнушались и плевать друг другу в лицо.
Руфарус не участвовал в драке, так как не мог отпустить руль, но наблюдал за всем со стороны. Он видел как гибнут его люди, его друзья, его мечты. Мечты о мирной добыче рыбы, продаже ее в богатых портах, и дальнейшей старости где-нибудь на берегу. Он уже сам клял себя, что взял статую на борт. Руфарус хотел продать ее какому-нибудь торговцу или коллекционеру, надеясь выручить за нее хорошую сумму. В который раз ему пришлось убедиться, что легких денег не бывает.
Бой продолжался и капитан видел, как Ханод и Сигер постепенно сближаются, предварительно разбираясь с противниками, которые имели несчастье оказаться у них на пути. Руфарус понимал, что от этого поединка будет зависеть весь исход драки.
Сражение дошло до того места, где правил рулем Руфарус, и он оказался в самой гуще тел, кромсающих друг друга с безумной жестокостью. Капитан потерял Сигера и Ханода из вида и теперь старался просто не попасть под горячую руку дерущимся. Но тут кто-то налетел на него и опрокинул с ног. Руфарус откатился к самому борту, с ужасом понимая, что корабль таки достался стихии. Уключина безвольно мотылялась из стороны в сторону, предоставленная сама себе. Капитан ошалело оглядел палубу. И в тот миг, когда раздался ужасный треск и Руфарус погрузился в темноту, он успел увидеть, как Сигер вонзает кинжал в грудь Ханоду, с ненавистью глядя в стекленеющие глаза лаокайца.
2
Жизнь в приграничном форте Краме не отличалась разнообразием от жизни других таких же фортов, разбросанных по необъятным просторам Северной провинции империи Талузии. Лесорубы ходили в лес за дровами, женщины вели хозяйство, дети устраивали битвы деревянными мечами, а пограничники добросовестно стерегли границы от вторжения чужаков. Опасность прочно вошла в их жизнь, став неотъемлемой ее частью. Они смирились с потерей своих родственников и друзей, привыкли к набегам безжалостных туземцев, знали, как сражаться за свои жизни, и умели, как не странно, умирать. Все хорошо понимали, что если попадут в плен к дикарям, то их головы украсят жилище какого-нибудь головореза. Но также знали, что пощады давать дикарям тоже нельзя — любой мальчишка или девушка, не говоря уже о более взрослых поселенцах, без единого колебания оборвали бы жизнь врага острым ножом.