Прости, если я лукавлю, если я хитра и не всегда искренна. Об этом ты догадываешься, и тебя иной раз это забавляет. Это игра, но я очень осторожна, мне нельзя переступить грань. Мне нельзя тебе лгать даже в мелочах, потому что ты проницателен, а даже самая маленькая ложь, как говорят люди, рождает большое недоверие.
Я обрадовалась, когда ты принял решение уехать на зиму в бухту Сомнительную. Мы будем вдвоем, там будет наша территория. Хотя, признаться, я очень боялась этой бухты Сомнительной. И сейчас боюсь. Чего стоит одно название! Ведь и в жизни так много сомнительного, хрупкого. Но я сильная, а от женщины зависит почти все в счастье двоих.
В нашей бухте не так уж тоскливо. Мы здорово устроили жилье. Ты мне подарил немало приятных вещей: подвеску для Клаудии Кардинале, Зал Голубых Свечей, дорогу к изумительной горе Хрустальной, открыл все эти роскошные, величественные закаты и рассветы, коллекцию льдов в океане, а главное — доброту и нежность. Я стала твоей половинкой, и мне тебя не хватает, если ты даже отлучился на час или два. Вот и в то утро, проснувшись, я увидела, что тебя нет и почему-то встревожилась. Я ведь не знала, когда ты ушел — пять минут назад или среди ночи. У тебя есть привычка бродить ночью. И я подумала, что если тебя нет два или три часа, то могло произойти несчастье. Вот почему я выскочила и заметила следы. Но тебя нигде не было, и тогда я пошла по твоим следам…
— Все не так, — говорю я и оглядываюсь по сторонам, бессознательно ищу какой-то предмет.
Что же делать с этим проклятым медведем?
— Тащи, Лариска, вон ту доску. Сейчас мы его подымем, неправда!
Мы подкладываем край широкой доски под тушу зверя.
— Теперь взяли! Еще раз! Эх, где моя правая рука!
Лариса морщится от натуги, напрягает все свои небольшие силы.
— Бедняжка, за что тебе такое? Это ведь совсем не женское занятие.
Теперь она кричит:
— Пошел, Котенок, пошел! Я же как-никак спортсменка. Еще взяли, еще… — Она вдруг бросила трос и обеими руками схватилась за показавшуюся окровавленную голову медведя. — Тащи, милый! Еще чуть-чуть! Еще…
Я мигом поворачиваюсь спиной к яме, одновременно подлезая правым плечом под трос, переключаю все силы на левую руку, но, так как сделать шаг не удается, сгибаюсь до самой земли. Неожиданно чувствую облегчение. Еще шаг, еще — и туша медведя наверху.
А ведь он совсем небольшой, этот белый красавец! Увидел бы кто сейчас — позор!
Лариска раскраснелась, часто и радостно дышит. Помощница моя и опора!
— Ну а теперь вперед и с песнями. До берега сотни метров.
Отдыхаем через каждые десять-пятнадцать шагов. Тяжело. Тундра уже стылая, кочки будто булыжники. Дотягиваем. Берег забит льдинами. Выбираем место, где можно быстрее и безопаснее добраться до воды. Придется обходить трещины, торосы. Зато туша скользит легко. Скользим и мы. Разворачиваем тушу параллельно краю льдины.
— Толкаем! — кричу я, чтобы не расслабляться на короткий отдых. — Раз-два… И дело с конц…
Туша бухается в воду, окатывая край льдины фонтаном брызг. Лариска странно взмахивает руками и как-то боком соскальзывает в студеную жуть.
Особенность моего организма такова, что в критические минуты я на несколько мгновений затормаживаюсь и не могу сделать никакого движения. Уже много раз ловил я себя на этой пеленой своей особенности. Скажем, если рядом на улице вдруг поскользнулся и падает человек, броситься мгновенно я к нему не могу. Из-за такой замедленной реакции из меня и не получился боксер. «Для подобных увальней, — сказал мне тренер, — штанга — родная сестра».
Пока Лариска падает вслед за медведем, я, как дурак, стою и жду. Бухнулась она, слава богу, не вниз головой, но мгновенно обожгла мысль — простудится! Что не смогу ее вытянуть, это исключалось. Тогда нечего делать не только в бухте Сомнительной, но и вообще на земле.
— Ру-ку-у! — во всю мочь ору я и падаю на живот — от боли в глазах вспыхивают раскаленные строенные молнии. Только бы не отключиться. Она схватывает мою левую руку — лицо у нее чужое, сосредоточенное и страшно бледное. Она в этот миг забыла все. Ей надо выжить! Второй рукой она хватается за край льдины, маленькие тонкие пальчики ранятся об острые кристаллы. Я перехватываю ее руку за предплечье, пытаюсь отползти назад, но это не удается.
Я выворачиваю больную руку и просовываю в рукав кухлянки хороши этим кухлянки! Совсем не чувствуя боли, подхватываю Лариску под мышки и единым, мощным рывком, одновременно вставая на колени, выбрасываю ее из воды. Мы вместе опрокидываемся навзничь. Секундой раньше она успевает закричать: «Что ты делаешь?» А я уже не могу унять дрожь: трясутся руки и голова, нижняя челюсть. Благодаря евражкиной шкурке крови еще не видать, но я чувствую, как рука наливается свинцовой тяжестью и немеет. Боль почти не ощущается.