Кларе становится интересно, как далеко всё это может зайти. Она выливает уваренную жижу в формы. А когда заканчивает с этим, отвлекается на звук будто приглушённого чихания позади.
— О нет, снова?
На столе подпрыгивают мякишные зверьки. Небольшие, будто сделанные из хлеба они напоминают котят и крольчат и кажутся очаровательными.
— Уже третий раз на этой недели! — вздыхает Вайлет.
— Так дайте же им молока, пока не поздно! — Клара оглядывает столы в поисках бидона, но Дора мотает головой.
— Всё вылили, из деревни должны привезти скоро.
— Им лучше бы поспешить… Впрочем, в моей комнате остался стакан… Пойду, проверю. Поставьте гусениц в холодное место.
— Он не испугается конфет, — вставляет Вайлет.
— Я это знаю, — Клара улыбается с озорством и спешит к лестнице.
Мякишные зверьки появляются здесь редко, и они не помогают по хозяйству, как в странах, что находятся ближе к Патриаде. Местные мякиши просто мило чихают какое-то время и начинают пакостничать, если им не дать молока. Их не стоит недооценивать, и потому-то Клара так спешит в свою комнату.
Она пробегает мимо зала, где краем глаза замечает всё своё семейство — Марлен, Вельвета и Марка у камина.
Что за обсуждение втихаря?
Это настораживает, но она не опускается до подслушивания и не забывает о том, зачем шла.
В комнате стакан молока оказывается не тронут, но Эрика нигде нет.
Клара проверяет каждый угол, затем хмурит брови, облизывается и окидывает взглядом свои календарные кармашки у камина.
С виду ничего не пропало, но…
Она заглядывает в тканевые кармашки и в одном из них ничего не находит. На нём вышит солум и ёлка. Это главный день празднования Урахада.
Внутри была фамильная подвеска, которую она собиралась надеть впервые на праздник.
Клара ожидала от ферсвина воровства. В конце концов, здесь было много чудесных вещиц, с которыми ей тем не менее не жалко было расстаться. Но подвеска в их число не входила.
И надо же было подсвинку свистнуть именно её!
— Значит, — произносит она, мрачнея, — Вельвет был прав на ваш счёт.
Хотелось проверить, изменит ли что-то доброе отношение. Без предрассудков. Что же… Клара делает свои выводы, берёт стакан с молоком и вдруг замирает, не к месту вспомнив о том, как Марк прижимал её к стене и вёл рукой к бедру…
Это так непохоже на него.
Она прикрывает веки и как дурочка вздыхает, по крупицам восстановив его позу, взгляд, улыбку. Словно на фотокарточке.
Он…
Он ведь…
Клара чувствует, как сладко свербит догадка под рёбрами и просовывает пальцы в карман, который просто обязан быть на каждом платье эрлы Дагарда, ведь практичность — одна из главных добродетелей.
Она сдерживается, чтобы не вскрикнуть от эмоций, что иногда с ней случается.
Ведь находит бумагу, на которой неровным почерком выведено её имя.
Глава 7. Да здравствует жених!
Почерк Марка. Чуть кривоватый, небрежный.
За все эти месяцы он не написал Кларе ни одного письма. А теперь что? Суёт записку в карман, когда спокойно может говорить словами через рот? Вливать бархатный голос в уши?
— Вот же чудила… — отчего-то она улыбается.
Отставляет стакан и садится в кресло, оттягивая мгновения до того, как всё же прочтёт послание.
Будет неприятно увидеть что-то вроде «ты дура», впрочем, это не станет неожиданностью.
В камине потрёскивает огонь, Клара вылавливает краем зрения начало: «Я должен тебе сказать…», приободряется и…отвлекается на тонкий и острый, словно лезвие, голос, звучащий откуда-то снизу.
— Что пишет? — в нём так и сочится ехидство.
Она не сразу замечает стоящую на задних розовых лапах продолговатую, серую крысу.
— Я схожу с ума? — усмехается, вглядываясь в грызуна полушутливо, гадая, как Марку удалось провернуть этот фокус.
Может быть в бумаге каким-то образом спрятан механизм, и когда разворачиваешь помятый листок, прибегает крыса и раздаётся мерзковатый голосок…
Нет, это какой-то бред.
Это невозможно.
Магии тоже не существует, это даже дети знают.
— Прямо как твоя матушка? — нет, голос определённо исходит из маленькой пасти. Клара приподнимает бровь. Не возмущённо, но с искренним любопытством.
В конце концов, если эрлу Дагарда сможет задеть даже такая мелочь, то что дальше? Придётся страдать, из-за того, что о ней думают камни?
— Забавно, — тянет Клара, то ли отвечая оппоненту, то ли комментируя собственные мысли.
— Что тебе забавно? — передразнивает крыс, она почти уверена, что он самец. — Что древний клан твой вымирает? Что тебе не повезло уродиться женщиной, которой остаётся во всём уповать на мужа?
— В этой комнате судят по делам, а не словам, — она обводит пространство вокруг клочком бумаги. — И всё же я не понимаю, к чему этот разговор. Ваша братия, безусловно, многое знает о моей семье. Всё, — она усмехается, — что долетает до подвала, не так ли?
— Нет, мы не из тех, кто прячется! — возражает крыс, ощетинив жёсткую шерсть. — Если мы и будем жить в замке, то будем на самом верху!
— На чердаке? — отзывается Клара с лёгкой полуулыбкой. Будто и не желая унизить. Так, уточнения ради.
Ей не терпится добиться ответа: что перед ней такое?
Но крыс оказывается слишком обидчивым.
Или хитромудрым, если ждал подходящего момента, чтобы прыгнуть, словно блоха, и цепкими лапами выхватить записку Марка из рук.
На коже остаются царапины. Выступают капельки яркой, горячей крови.
Крыс интересовался, что там написано, но, видимо, чисто для проформы, потому как сам даже не взглянул на неровные строчки, явно выписанные впопыхах буквы…
Клара не успевает его поймать — бумага оказывается в огне раньше. На миг вспыхивает синим пламенем и становится пеплом.
— Что это значит? — спрашивает она, найдя отскочившего крыса взглядом, чувствуя, как к горлу подкатывает холодный, липкий страх. Потому что случилось нечто странное и неподдающиеся контролю. Потому что это происходит в преддверии Урахада, когда грани смываются и тьма принимается клубиться под окнами. Потому что чёртов Марк впервые за всё это время ей что-то написал, а она тянула так, будто там… будто там могло оказаться признание в любви! А теперь вообще ничего не ясно — ну что за напасть? — Кто ты такой?
— Не я, а мы! — отвечает крыс и вдруг начинает хохотать.
Воздух дрожит и искрится. Клара сжимает пальцы в кулаки и бросается вперёд, намереваясь поймать маленькую тварь, посадить в банку и получить все ответы. Устроившись поудобнее в кресле с глинтвейном и куском шоколадного бревна из песочного теста. Ей нравится вести допросы неторопливо и в своё удовольствие.
Надрывно же что-то выпрашивать у трепыхающегося, ерепенящегося врага — не её стиль.
— Всегда немного жаль, — усмехается она остро, — но никто не хочет по-хорошему.
Крыс снова взрывается клокочущим смехом, пламя в ответ бесится и шумит, а Клара замечает сразу несколько тёмных, маленьких теней вокруг.
— Не я, девочка. Мы! — повторяет сонм тонких голосов.
Они надвигаются на неё, оборачиваются другими крысами, взбираются на того, кто уничтожил записку и… превращаются в густую тьму, вдохнув которую Клара закашливается до слёз и хватается за сердце, что теперь нещадно саднит.
Мякишные зверьки скоро взбунтуются и начнут усложнять и без того тяжёлую работу Доры и Вайлет.
Подсвинок Эрик спёр её фамильную подвеску.
Марк за каким-то чёртом передал записку, которую Клара не прочитала и уже никогда не прочтёт.
Кроме того, незваные гости требуют внимания, но оборачиваются дымом, как только начинает пахнуть жареным!
Клара прикрывает веки и выдыхает, игнорируя неприятную, колкую боль.