Болтливый, скоморошьего вида комендант склонился к уху Брюса, прикрытому пышным белым париком:
— Ваше высокопревосходительство! Коль сей человек Тренка говорит, знать правда. Он зря не скажет… Вести к нам приходят с великим опозданием. Мы ведь из-за этого осрамились, в азовский поход не поспели. Зато со шведами уж вволю натешились, поелику на год раньше пришли…
И показал свою деревянную ногу.
По случаю приезда генерал-фельдцейхмейстера этот инвалид обрядился в какой-то нелепый, явно женою сшитый камзол, несмотря на мороз, лосины еще натянул. Лишнюю же штанину, что на культе, не спрятал, а будто нарочно выставил из деревяшки, и она теперь задубела на холоде, торчала, будто слоновий хобот: должно быть, комендант шевелил остатком ноги, а штанина ходила по сторонам, как живая, и казалось, воздух нюхала…
Граф его уже тихо ненавидел, поэтому спросил сквозь зубы:
— Откуда же ему знать, сидя в темнице?
— Грех на душу возьму, а скажу, ваше высокопревосходительство, — зашептал тот. — Провидец сей Тренка! Ей-бо!.. Он все кричал под пытками: «Зрю! Зрю!» Палач по велению государя императора и лишил его глаз…
— Неужто на царя перед смертью просветление нашло? — будто бы сам себя вдруг спросил югагир. — И разум пробудился?.. Ответь-ка мне, немец, кроме веления исполнить дело мое, каково еще поручение от царя имеешь?
— Расспросить, как живут югагиры, да предания их записать, — осторожно вымолвил граф. — Из интересу научного…
— Да не скрывай ничего, — подтолкнул его Тренка. — Ведомо мне, добыть календарь, вещую книгу, коей владеет наше племя. Одно токмо скажи: он требовал добыть, яко цари требуют, или просил, яко страждущий?
Яков Вштимович ощутил волну неприятного озноба, окатившую все нутро и теперь готовую выплеснуться наружу.
— Требовал, — непроизвольно признался он.
— Ох, люди, люди, — вздохнул тяжко югагир. — Не ведают рока своего, а имеют дерзость требовать. Что холопы, что цари — все едино слепы. Не стал бы держать меня в юзилище, а послушался бы да помиловал сына своего и позволил бы взять невесту для князя нашего да отпустил с миром — еще бы двенадцать годов прожил! Прославился бы в веках и царство б оставил великим и могучим. А ныне что? Некому даже наследство принять, ибо истинного наследника руками своими сгубил. Теперь взойдет на престол его женка гулящая и станет блуд творить великий. И погрязнут в разврате все ее присные.
Брюса непроизвольно передернуло от слов его, и, справляясь с оцепенением, он спросил:
— Женка его гулящая… Марта Скавронская? Екатерина?
— Имя ее неведомо, поелику без роду она и племени.
— Что он ни скажет, все сбывается, — испуганным шепотом сообщил комендант. — Ты уж не гневи его, ваше высокопревосходительство! Он слепой, а зрит!
— А вот сейчас и испытаем! — Граф встряхнулся, дабы не поддаваться чувствам. — Пошли-ка, любезный, гонца в Архангельск. Пусть передаст царский указ: товарищей его на волю отпустить. А заодно разузнает, что в Петербурге ныне. Да исподтишка, чтобы не распускать худой молвы. С молодца сего сбейте цепи и пришлите в заезжую, я беседовать с ним стану. Здесь у вас не топлено, знобко мне…
— Ножные бы оставить надобно, уйдет, — зашептал комендант. — Он ведь и с потаской много раз уходил. Да еще и на Архангельский городок нападал, чтоб товарищей своих вызволить. Один супротив всего гарнизону стоял. Криком пугал! Последних лета три токмо кричать перестал — горло надсадил, должно быть. А прежде оглоблю возьмет да и идет на приступ! От его крику оторопь брала, ваше высокопревосходительство!..
От испуганного шепота коменданта графа уже бесило, да удерживало природное хладнокровие, иначе бы и сам крикнул на инвалида так, что оторопь взяла.
— Государь волю даровал, — уже на ходу проговорил — Брюс, — велел препятствий не чинить… И в добрые одежды его нарядите.
— А тряпицу ему вернуть?
— Какую еще тряпицу?
— Да у югагира отняли, на теле прятал. Будто индийского шелка ткань, а не горит в огне. А разорвать и вовсе невозможно. Говорит, се покров для невесты, с Индигирки принес, от князя своего. Зело дорожит он тряпицей…
— Непременно верните!
В заезжей избе, вымытой и прибранной по случаю приезда высокого гостя, было жарко, стол ломился от всяческой снеди, приготовленной по-крестьянски, без изысков, но щедро: треска во всех жарено-варено-запеченных видах, муксунья уха с хреном, пареная семга в сметане и даже ворох сущика — мелкой сушеной рыбешки, кото-, рую поморы едят вместо семечек. В иной раз, с долгой дороги Яков Вилимович навалился бы на угощение и тут же бы и поспал на широкой лавке, не отходя от стола, но откровения узника о смерти государя императора, а более — об императрице, якобы взошедшей на престол, перевернули все привычки и обычаи. Он отмахивался, говорил себе: полно, вздор несет истомленный заточением индигирский югагир, но еще более наполнялся тревогой и беспокойством.