— Да за Головина Ивашку.
— Отчего это генерал-фельдцейхмейстер взялся его судьбу устраивать? Ранее он сего капитана и видеть не желал. И почему поехал к Оболенским? Я и лучше невесту найду. Пусть обождет, как только дела государственные улажу, так и оженю его.
Первейшее дело она все же справила, назначив Брюса главным распорядителем на похоронах, и в один день случилось погребение и служба на сороковины. И когда наконец император земле был предан, жена покойного возомнила себя императрицей и пожелала устраивать судьбы придворных и приближенных, в числе коих Ивашка покуда оставался.
И еще добавила:
— Передайте графу, пусть заглядывает ко мне иногда. Я давно не слышала всевозможных мистических историй. А прочие мне так скучны!
А сватовство у Оболенских не вышло, хотя поначалу и заладилось по той причине, что старый князь чего-то не расслышал, поскольку был туг на ухо, и подумал, будто его племянницу приехали сватать за капитана; дядя умышленно ее из Москвы привез, дабы в Петербурге замуж выдать. Девица в невестах засиделась, считай перестарок, на двадцатом году — Оболенских тогда еще на придворные ассамблеи не звали, а где еще подходящего жениха сыщешь? Князю и втемяшилось, что за Головина сватают, да еще сам генерал-фельдцейхмейстер Брюс пожаловал и чести удостоил. Хотел уж невесту звать, дабы иконой обнести, но граф вовремя понял, что путаница происходит, и кое-как растолковал старому, за кого на самом деле сватают. Тот и вытаращил глаза:
— Югагиры, это что за народ такой? Чьей он породы? Французской? Или гешпанской?
— Сибирской! — едва докричался граф. — На реке Индигирке живет. А жених из рода чувонского.
Князь как услышал про Сибирь, так чуть ли не на колени упал.
— Помилуй, Яков Вилимович! Да за какие же провинности? И по чьей воле? Ужели за то, что теперешнюю императрицу невзлюбил? Спроси-ка, батюшка, а кто ее любит? Ужели всех в Сибирь погонишь?
Княгиня его и вовсе в слезы да к иконам.
Пришлось уезжать не солоно хлебавши и даже не поглядев на невесту. Но про нее говорили, будто она тоже зубами мается, как в Петербург привезли, и один передний вроде бы уже выпал…
По той же причине не получилось высватать дочку у князей Волоцких, сироту-племянницу у Звенигородских-Шистовых и сестру князя Заславского — только время зря потратили, а сколько красноречия выметали впустую! Ко всему прочему, Тренка торопил, ругался, дескать, бестолочи вы, а не сваты, мол, быть такого не может, чтоб девицы замуж не захотели за самого князя Оскола и родители их не пожелали породниться с родом Распуты.
Как темному югагиру объяснить, что петербургская знать даже слышать не желает про князька ясачного дикого племени, а тем паче дочерей в жены варвару отдавать.
Ивашка же особенно не кручинился и не сожалел о неудачах; он отчего-то уверен был, что в конце концов сему князьку какую-нибудь худородную, да высватают, и жил в предвкушении будущего путешествия на Индигирку. Улучив минуту, он заскочил к Прончищевым и по-дружески все тайны им доверил. А Василий в тот же час загорелся, засиял:
— Возьми меня с собой!
— И меня возьми! — Это его жена, Мария.
Но потом образумились, поняли, что сие невозможно, ибо Головин-то государеву волю исполняет, а не свою собственную. А посему стали ему советовать, каким путем идти на Индигирку — морским, разумеется: у Василия уже все лоцманские чертежи были вычерчены и маршруты проложены, румбы посчитаны, кое-где даже глубины проставлены и роза ветров обозначена. Правда, все это на глазок, со слов поморских мореходов, купцов и прочих бывалых людей. В иных местах даже береговая линия не намечена, иные острова пунктиром — то ли земля, то ли льды, но и с такой картой можно ходить.
И впервые за последние месяцы Ивашке позавидовали, что еще больше его вдохновило.
— Иди первым! — сказал ему Василий, вручая чертежи. — Как вернешься — расскажешь, а я уж за тобой пойду. И вот тебе еще книжица незаписанная. Дневник веди, ходы морские и речные вычерчивай.
И осталось-то всего — девицу какую высватать сему ясачному варвару!
Из ближних семей в столбце числились еще Друцкие, которые при Петре Алексеевиче в чести были и при дворе состояли, а ныне пролетела молва, не привечает их Екатерина, чем Брюс и вздумал воспользоваться. Ко всему прочему, Ивашка видел на балах трех княжон из этого рода, правда, старшую уже выдали, а две помладше были хоть и хороши собой, да воспитаны по новым обычаям и даже немецкую речь изучали. Граф сразу же предупредил князя, что сватовство это — дело тайное, не след, чтоб императрица прознала, и слово с него взял.
Сам Данила Друцкий принял сватов хорошо и по пер-вости тоже решил, что Головина хотят женить, однако быстро сообразил, за кого дочь сватают, и не особенно-то подивился, ибо слышал откуда-то и про югагиров, и про Индигирку-реку. Только думал, живут там одни инородцы, на монгольцев похожие. Когда же узнал, что это вовсе не так, что сватовство заповедано самим Петром Алексеевичем, да и прежние цари тайно отдавали невест в далекую сибирскую землицу, то в тот час заинтересовался.
— Скажи-ка мне, Яков Вилимович… — Данила сам крепкого вина сватам поднес. — А какими промыслами владеет сей князь югагирский?
— На Индигирке промысел один — пушной, — ответствовал граф, поскольку Ивашка был назаначен Тренкой более невест смотреть. — Добывают югагиры соболя до семидесяти сороков в иной год, лисицу чернобурую и песца. Ясак заплатят, остальное меняют на всяческие припасы, железо, ткани и прочая. Скажу тебе по секрету, у меня указ государев затаен, коим Петр Алексеевич освобождает югагиров от ясака и возводит их в разряд людей российских.
— Сие добро, — оценил князь. — А способно будет жениху Осколу скупать мягкую рухлядь со всей Индигирки-реки, а тако же с Яны и Колымы и мне переправлять в Петербург?
— Князю все югагиры повинуются, — уверенно заявил Брюс, хотя уверен в том не был, — как лесные, так и тундровые. А коли станет твоим зятем, то сам пойдет в твое повиновение.
— Добро-добро, — и вовсе вдохновился Друцкий. — Раз У нас с тобой случился сей тайный разговор, ответь-ка мне, Яков Вилимович, знает ли князь югагирский про золотые россыпи, что есть на Индигирке, тако же на Лене, Яне и Колыме? Говорил ли что его посланник?
Насколько уж опытным и сведущим был граф, однако же и предполагать не мог, что о золоте уже и Друцкому известно. По дороге в Петербург Тренка поведал, что с давних, незапамятных времен, еще задолго до царя Ивана, югагиры добывали этот желтый металл и носили его с верховья Индигирки, где раз в год, вдень весеннего равноденствия, собиралась ярмарка, куда сходились и съезжались многие ближние и дальние народы. Об этом Брюс решил никому не рассказывать и Тренке строго велел молчать, ибо опасался, что Головин, прознав о золоте, по молодости вздумает задержаться на Индигирке, попытать счастья и забыть, зачем туда послан. Братья Демидовы на Уральском камне уже показали лихую дорожку, как можно скоро из грязи да в князи…
Сам же граф был не жаден до золота, и всю жизнь стремился к иному богатству, будучи охочим до знаний.
— И слышу от тебя впервые! — невинно воскликнул Брюс, но Ивашка в тот же миг уловил его хитрость и виду не подал.
— Должно, солгали мне, — на сей раз схитрил князь Данила — слишком легко произнес эти слова, хотя сам жадным был, судя по глазам.
Капитан головой закрутил, глядя то на одного, то на другого, ибо о золоте на Индигирке доселе не слыхал. А они еще раз обменялись хитростями, как любезностями:
— Если бы золото было, князев человек непременно бы похвастался, — добавил граф. — А то бы и для показу прислал, чтоб богатствами похвастать.
— Может, не доверился посланнику?
— Как не доверился бы, коль он дядя князю родной?
— Знать, Демидовы нарочно слухи разносят, — отмахнулся Друцкий. — Дабы панику посеять и волнение.
— Так же полагаю, князь.
— Ручаешься ли ты, Яков Вилимович, за сего жениха югагирского?
— Государь за него поручился, — скорбно произнес тот. — На смертном одре…