— Так что до конца месяца отдыхай, восстанавливайся. А Полюдову обязательно скажи, что если он тебя гонять туда-сюда вздумает — отстраню и назад к Осипову отправлю. В твоей карточке, что написано?
Еленин, уже обмакнувший перо в чернильницу, вдруг застыл над развернутой выпиской.
— …может быть привлечен для … ды-ды-ды… так… с условием несения службы в … Погоди-ка… так это ты — экспериментальный пациент Грюнберга? Ну точно! — начкадра звонко хлопнул себя по лбу и принялся накручивать телефонный диск.
— Алё. Евграф Еремеевич, приветствую…
Я положил на стол фуражку, взял свежую сводку и принялся за чтение. Все шло нормально:
«Ликвидация ОРВЕРов у текстильной фабрики „Красная звезда“»;
«Приборами зафиксирована вспышка активности в периметре Летнего сада»;
«Опыт применения рассеивающего луча»…
Тем временем градус разговора Еленина с Евграфом повышался. Спорили начальники от души. А потом и вовсе перешли на ор.
— И никто меня не заставит! — напоследок гаркнул Еленин, швыряя трубку на рычажок.
— Понял, Саблин?
Сделав неопределенно-понимающее выражение лица, я уставился на собеседника.
— Вот, — сказал он, кладя в медкарточку чистый бланк с номером. — Пусть Грюнберг распишется в том, что лично допускает тебя к оперативной работе. А то, кто знает, может ты и не Саблин уже, а какая-нибудь вредоносная субстанция. Тень-то хоть отбрасываешь?
Осознавая всю глупость подобного действия, тем не менее я повернулся, чтобы поглядеть на стену.
— Все, брат. Отправляйся в госпиталь, — засмеялся Еленин. — И без Левборисычевой расписки сюда не возвращайся.
В моей бывшей палате было светло и радостно, несмотря на заглядывающие в окна тучи, — один из паралитиков начал двигаться. Юноша с поэтическим лицом счастливо дергал ступней, а остальные взирали.
Ручеек разговора вилял между возможностями науки и границами сил человека. Возле кровати оживающего Светланка олицетворяла могучую поступь медицины, пуская из шприца фонтанчики. Она уж было совсем наклонила чашу весов в сторону «могучей поступи», но Витек, специально уронивший костыль за ее спиной, так мучительно кряхтел, что девичье сердце не выдержало и, наклонившись, Светланка подала негодяю утерю. А вслед за этим она, краснея и крича на нас, одергивала вдруг ставший коротким халатик — выздоравливающий, увидев перед собой заднюю часть медсестры, дернулся так, что свалил вниз кучу пузырьков и ампул, стоящих на передвижном столике. «Медицина» шлепнула Витька по голове и убежала, а мы радостно кричали ей вслед: «Не позволим бить советских больных!»
Произошедшее обсуждалось смачно и весело, как всегда перетекая в разговор об очередном уламывании какой-то Галины, и я тихонько вышел из палаты.
— Старлей, — послышался сверху чей-то голос, и громко хлопнула дверь. — Это ты, что ли, напарником Максимова был?
Матвея хоронили в подземном колумбарии админкорпуса. Чавкнула, закрываясь, массивная дверь и ручка запора, которую я согласно инструкции повернул на пол-оборота, осталась у меня в руках. Что за черт!
Угрюмый бетонный коридор подслеповато щурился тусклыми лампами. Из-за площадок труб вентиляции донеслись приглушенные голоса. Я положил рукоять в ящик у двери и пошел направо.
— Ну, давай быстрей, сколько тебя ждать!
Задобренный когда-то табаком охранник, верзила с лошадиным лицом, строго посмотрел на меня, открыл медный лючок и, как снаряд в казенник, вогнал короткий цилиндр с прахом в амбразуру «Стены Героев».
После кремации от старшины Матвея Ивановича Максимова осталась лишь табличка с двумя датами. Все его личные вещи, документы и фотографии сожгли вместе с телом. Но он навсегда останется в моей памяти. И его фамилия навсегда останется в металле, как и другие фамилии наших погибших товарищей. Их вон сколько здесь.
Бражников, Гаврилов, Дамиров, Дорошенко…
И вдруг сотни тонких иголочек закололи где-то между шеей и плечами, извещая о неминуемой опасности. Стены вокруг покрылись паутиной мелких трещин. Стал гаснуть свет.
— Медицина, уходите через вентиляцию, замок сломан, — еле сдерживаясь, чтоб не сорваться в крик, я махнул рукой присутствующему палатному врачу.
— А что собственно…
— Уводи баб, доктор!!!