Наконец он подтянул штаны и сел наземь, и земля вздрогнула, словно глубоко в шахте подорвали хорошую порцию динамита. Я тоже присела — больше вынужденно, просто потому, что содрогание склона сшибло меня с ног. Приземление вышло неудачным, и я растянулась под тем самым лавровым кустом. Я как раз потирала ушибленный бок, когда драгаман вдруг запел. Это была песенка про кукушку:
Певец из него, прямо скажем, был еще тот. Он словно камней в рот набрал и ни проглотить, ни выплюнуть их не мог. Тем не менее он помнил уйму куплетов этой старой песенки. Я услышала массу вариантов тех, которые знала, и сколько-то совсем незнакомых.
Напевая, он смотрел вдаль по долине, как совсем недавно смотрела я, и я спрашивала себя, сколько листопадов он видел на своем веку. Иные ведь говорят, будто драгаманы помнят времена, когда здесь не было не то что листьев — даже самих гор.
Он пел и пел, а я, надо сказать, до песен всегда была сама не своя. Так что течение времени я просто не замечала. Солнце между тем клонилось к закату, воздух становился ощутимо прохладным. И вот, как раз когда солнечный диск коснулся дальнего гребня, драгаман вдруг повернул голову и посмотрел мне прямо в глаза.
Я вздрогнула и покраснела, мне стало неловко. Чем старше волшебник, тем легче он замечает других чародеев, ну а драгаман был тут старше всех, за исключением разве что скал. В общем, надо было мне предвидеть, что он меня обнаружит. Ладно! Я расправила плечи, продралась сквозь лавровые ветки и пошла вниз, к драгаману, который продолжал петь:
Довольно резкая отповедь, впрочем, драгаман совсем не казался рассерженным. Более того — в его глазах мерцали огоньки. Можете себе представить эти огоньки, учитывая, что глаза были каждый с большущую сковородку.
— Здравствуйте, дедушка, — сказала я ему, потому что именно таково вежливое обращение к древнейшим созданиям, даже если они вам и не родственники.
— Нечего называть меня дедушкой, мисс букашка, — отозвался драгаман. — Твои чары на меня не подействуют, я для этого слишком злой. — И он похлопал ладонью по склону горы, отчего из-под меня чуть снова не выскочила земля. — Иди погрейся, малышка! Правда, посидеть на коленях не приглашаю, — тут он подмигнул, — потому что я, видишь ли, уже не свободен.
— А я бы и так к тебе не села, — отрезала я, устраиваясь рядом на травке и удивляясь про себя тому, какое тепло, оказывается, источал драгаман. Казалось, внутри его кипел паровой котел, словно на корабле. — Кстати, ты не представился!
— Верно сказано, мисс курноска, — произнес драгаман, однако исправить свою оплошность не поспешил.
Драгаманы, правду сказать, очень редко торопятся. Для начала он глубоко затянулся, выпустил из широченных ноздрей целое облако дыма и дал ему рассеяться в вечернем небе. Солнце успело скрыться — этак внезапно, как обычно происходит в горах, так что единственным источником света осталась рдеющая чашечка его трубки. Поскольку размером она была, как я уже говорила, с бочку, света хватало вполне.
— Так вот, — выговорил он наконец, — мое имя Пайк. Кайтер Пайк. И учти: когда я говорю «мое имя», я имею в виду всего лишь то, которым меня называли последнюю сотню-другую лет на твоем языке.
— А меня зовут Перлин Санди, и это единственное имя, которое я когда-либо носила.
— Со временем ты заслужишь и другие, — сказал Кайтер Пайк. — Ты еще пока сущее недоразумение, по-другому не назовешь.