А потом...
- Ай! - Я вздрогнула от режущей боли в руке, по ней будто провели чем-то острым, но император, накрыв мою ладонь, крепко сплел со мной пальцы. Боль утихла.
- Повторяй за мной. - Темные глаза императора гипнотизировали. Он смотрел на меня требовательно и жестко, будто предупреждал не задавать лишних вопросов. - Амо леа синаре.
- Это... ритуал? - растерялась я.
- Просто повтори, – с нажимом произнес дракон.
Что-то чарующее вплелось в его голос: обладающее силой и властью надо мной. Губы сами выдохнули слова, я повиновалась хищному блеску в глазах мужчины, но когда произнесла последнее слово, что-то изменилось.
Ласковые язычки пламени побежали по моей руке, сплетаясь в узор с огнем Норана, словно огненная нить связала нас воедино. Этот огонь не обжигал меня, но согревал – до самого сердца, так глубоко, что внутри поднялась волна восторга от чувства единения, пронзившего до самой души.
Это продлилось всего мгновение, после чего огонь распался на тысячу искр, охвативших мою руку вплоть до плеча, где все еще находился узор помолвки. Тяжело дыша, я посмотрела на такой же узор на плече императора, он менялся. Искры вплетались в него сверкающими рунами, наливались светом…
Как красиво! Но… Я нахмурилась, взглянув в глаза императора.
- Клятва, - хрипло прошептал дракон. - Отныне ты связана со мной узами.
Узами? Почему-то мелькнула мысль про свадебные обеты, но император поймал меня поцелуем, заглушая протест. И все же...
- Ваше величество… Норан! - Я начала активнее сопротивляться, ругая себя, что опять забыла: в этом мире слова имеют вес. Не зная, что за клятву с меня взяли, нервничала. - Что за клятва? Ведь вы не должны на мне... Я ведь... Я ведь не... - Мой голос надломился, отказываясь подчиняться. Я выталкивала слова, но они оставались беззвучными!
Император приподнялся надо мной. Вытянутый зрачок его глаз дрогнул и изменился на человеческий. Дракон глубоко, но с яростью вдохнул, его взгляд остался хищным, но стал куда более холодным и сдержанным.
Я ощутимо почувствовала изменение в его настроении. Желание притупило его гнев, но теперь гнев вернулся, и я оказалась в его плену.
- Верно, - отрезал он, будто вспомнил о неприятной, но обязанности.
Я вздрогнула, когда он в мгновение ока исчез и проявился в середине комнаты. Недрогнувшей рукой он поставил на стол флакон и отошел к окну, а я нахмурилась, заметив глубокие рубцы на его спине. Откуда у него? Совсем, как от плетей…
А еще заметила что-то вроде татуировки, похожей на крылья, раскинувшиеся под его лопатками. Как проявление драконьей сути…
- Выпей.
Это была не просьба, а приказ, но я и так сегодня была слишком опрометчива. Опустив ноги на пол, посмотрела на флакон, и встала, мучительно выискивая причины для промедления…
Но мои опасения были прерваны так быстро, что успела только отшатнуться от появившегося передо мной мужчины. Норан опрокинул в себя содержимое флакона и, обхватив мою голову, поцеловал меня, как и на испытании непорочности, передавая зелье способом, которого не избежать.
Я вцепилась в его плечи, опознав вкус зелья. Сладковатый, с ноткой горечи... напиток огнем пробежался по мне, меняя, перестраивая...
Обличительное зелье. Император обхватил меня за талию, прижимая к себе, поцелуй углубился. Даже когда я глотнула зелье до самой последней капли, он не отпустил меня. Поцелуи переместились на шею, а потом к уху... может, я ошиблась в виде зелья?
Ведь разве император не казнил бы меня, узнав об обмане?
- Амина… - Его дыхание обожгло мое ухо, руки скользнули по спине, заставляя меня опустить ресницы.
Значит, не узнал? Я вдохнула, откликаясь на прикосновения императора. Но в следующий момент, когда он выпрямился и посмотрел прямо в мои глаза, дыхание перехватило, в его глазах была жестокая решимость.
- Ты всегда была искусной лгуньей, Амина... - Нежный жест, которым он убрал с лица мои волосы, не вязался с жестокостью его слов. Мужчина склонился ниже. - Или, точнее... Рута?... Ответь сама на вопрос.
Рута
Собственное имя прозвенело, как приговор. Я привыкла, что меня называют то Аминой, то Руфью: слова императора стали неожиданностью. Мое имя, произнесенное мужчиной, прозвучало по-особенному, как нечто драгоценное, но вместе с тем хлестнуло, как худшее из наказаний!