Ах, словно вернутся старые добрые времена! Как при Мэри-Бет. Роуан, наверное, стоит взглянуть на фотографии, сделанные еще при Стелле – на ее последних вечеринках.
– Мне кажется, будет здорово, если мы соберем все фотографии и во время приема устроим что-то вроде выставки, – заметила Роуан.
– Прекрасная мысль! – воскликнула Беатрис, а потом повернулась к Майклу и дотронулась пальцами до его руки. – Мой дорогой, теперь, когда вы уже почти член нашего семейства, могу я задать вам один вопрос? Скажите, почему вы постоянно носите эти ужасные перчатки?
– Потому что, стоит мне коснуться кого-нибудь, я начинаю видеть разные вещи, – не задумываясь ответил он.
– О, как интересно! – В огромных серых глазах Беатрис вспыхнул огонек любопытства. – А вам известно, что такой же способностью обладал и Джулиен? Так мне, во всяком случае, говорили. Кстати, Мэри-Бет тоже. Потрясающе! Дорогой, вы позволите? Прошу вас! – С этими словами она чуть сдвинула с его запястья перчатку. Кончики миндалевидных ухоженных ногтей слабо царапнули Майкла по коже. – Ну пожалуйста! Можно? Вы не против? – В следующее мгновение она уже сдернула с его руки перчатку и с победной, но при этом совершенно невинной улыбкой подняла ее над головой.
Майкл не шелохнулся. Он остался сидеть с вытянутой, повернутой ладонью вверх рукой и только слегка согнул пальцы. Беатрис накрыла его ладонь своей и вдруг крепко сжала. На Майкла буквально обрушился поток разрозненных, никак не связанных между собой образов. Однако они промелькнули так быстро, что он не успел увидеть хоть что-то определенное – уловил только общую атмосферу свежести, ясности и солнечного сияния.
«Невиновна. Она не из их числа», – пронеслось у него в голове.
– Так что же вы увидели? – нетерпеливо спросила Беатрис.
Смысл ее слов не сразу дошел до Майкла.
– Ничего, – ответил он наконец. – А это хороший признак, безоговорочно означающий, что все у вас будет в порядке. Ничего плохого я не увидел – ни печали, ни горя, ни болезней… Ни-че-го.
И в общем-то, он сказал ей правду.
– О, вы просто прелесть! – с непроницаемым лицом, но совершенно искренне откликнулась Беатрис, порывисто целуя Майкла. – И где вам удалось найти такое чудо? – Этот вопрос был обращен уже к Роуан. Не дожидаясь ответа, Беатрис продолжила: – Вы оба мне очень симпатичны, а это, по-моему, даже важнее, чем любовь. Ну, вы понимаете: любовь в данном случае – это нечто само собой разумеющееся. А вот симпатия совсем другое дело. Ее испытываешь далеко не к каждому. А вы оба мне безумно нравитесь. И вы, Майкл: у вас такие потрясающие голубые глаза; и Роуан с ее невыразимо красивым бархатистым голосом… Нет, вы действительно лучшая пара из всех, кого я знаю. Стоит вам улыбнуться, Майкл, – и я готова целовать ваши глаза… Ах, не смейте улыбаться мне сейчас, вот проказник! А Роуан я с радостью расцеловала бы за каждое произнесенное ею слово. Да-да, вот именно: за каждое…
– Позвольте и мне поцеловать вас, Беатрис, – прервал нескончаемый поток восторженных слов Майкл. – Хотя бы в щеку…
– Отныне я для вас «кузина Беатрис», мой великолепный красавец мужчина, – ответила она, шутливо похлопав себя по театрально вздымавшейся груди. – И я даю вам свое разрешение. Ну же! – Она на миг крепко зажмурилась, а после одарила Майкла ослепительной улыбкой.
Роуан с улыбкой наблюдала за этой сценой, но выглядела при этом задумчивой и слегка рассеянной. Ей пора было уезжать, и Беатрис пообещала подбросить ее в центр, до офиса Райена. Опять эти вечные и бесконечные дела, связанные с наследством. Господи, как это ужасно!
В конце концов они с Беатрис уехали.
Только тогда Майкл вспомнил о перчатке и нашел ее валяющейся в траве под ногами. Он поднял ее и натянул на руку.
«Она не из их числа…»
Но кто произнес эти слова? Кто оценивал, раскладывал по полочкам и передавал интересующую его информацию? А может, он просто научился сам задавать вопросы? Возможно, уроки Эрона все же пошли впрок?
Суть в том, что в свое время, слушая наставления Эрона, он не уделил должного внимания этим аспектам. Его гораздо больше интересовало умение блокировать собственную силу. Как бы то ни было, но со времени погрома, учиненного им в комнате с жуткими сосудами, он впервые получил явственное и вполне определенное послание. Точнее говоря, оно было гораздо более четким и заслуживающим доверия, чем все те ужасные намеки, которые ему довелось услышать в тот страшный день. В своем роде оно было столь же недвусмысленным, как и предсказание Лэшера.