Амелия промолчала. Но ее глаза округлились.
Он перевел глаза на ее губы и промолвил:
— Похоже, это единственное, в чем наши мнения совпадают.
Она хранила молчание, и он решил принять его за согласие.
— Нет! — воскликнула Амелия, отскочив назад.
И не будь она столь возмущена его внезапным переходом к флирту, она получила бы огромное удовольствие от его негодования, когда он неловко шагнул вперед, не найдя губами ничего, кроме воздуха.
— Вот как? — протянул он, обретя равновесие.
— Вам даже не хочется целовать меня, — произнесла она обвиняющим тоном, на всякий случай отступив назад, поскольку на его лице появилось угрожающее выражение.
— Ну конечно, — обронил он, блеснув глазами. — Это так же верно, как то, что вы мне не нравитесь.
Ее сердце упало.
— Правда?
— По вашим словам, — указал он.
Лицо Амелии вспыхнуло — единственно возможная реакция, когда тебе бросают в лицо твои собственные слова.
— Я не хотела, чтобы вы целовали меня, — сказала она, словно оправдываясь.
— Вы уверены? — осведомился он, оказавшись вдруг совсем рядом, Хотя Амелия не заметила, как он это проделал.
— Да, — ответила она, стараясь сохранить спокойствие. — Уверена, потому что… — Она запнулась, не в состоянии рационально мыслить в таком положении.
И тут ее озарило.
— Да, — снова сказала она. — Потому что этого не хотели вы.
Он замер на мгновение.
— Вы считаете, что я не хотел целовать вас?
— Я знаю, что вы не хотели, — заявила Амелия. Это был самый храбрый поступок в ее жизни, потому что в этот момент Томас выглядел герцогом до кончиков ногтей.
Прямой, гордый, разгневанный, со взлохмаченными ветром волосами, он казался таким красивым, что у нее перехватывало дыхание.
И, по правде говоря, она была совсем не против поцеловать его. При условии, что он тоже этого хочет.
— Мне кажется, вы слишком много думаете, — заметил он после долгой паузы.
Амелия не нашлась с ответом, однако и не стала увеличивать расстояние между ними.
Чем он тут же воспользовался.
— Мне очень хочется поцеловать вас, — сказал он, шагнув вперед. — Собственно, это единственное, чем я хотел бы заняться с вами в данный момент.
— Нет, — возразила она, слегка попятившись. — Вам так только кажется.
Он рассмеялся, что было бы оскорбительно, не будь она так сосредоточена на том, чтобы сохранить достоинство и гордость.
— Просто вы считаете, что можете управлять мною таким способом, — сказала Амелия, опустив глаза, чтобы убедиться, что она не наступит на мышиную нору, если отступит еще на шаг. — Вы думаете, что, если очаруете меня, я превращусь в недалекую бесхребетную особу, неспособную ни на что, кроме как подписываться вашим именем.
У него был такой вид, словно он готов снова рассмеяться, хотя на этот раз, возможно, вместе с ней, а не над ней.
— Вы так думаете? — поинтересовался он, улыбнувшись.
— Я думаю, что это вы так думаете.
Уголок его рта приподнялся, придав его лицу обаятельный, мальчишеский вид, совершенно на него непохожий, по крайней мере непохожий на мужчину, которого она привыкла видеть.
— Пожалуй, вы правы.
Амелия так опешила, что ее челюсть отвисла.
— Вы так считаете?
— Да. Вы гораздо умнее, чем кажетесь, — сказал он.
Если это был комплимент, то сомнительный.
— Но, — добавил он, — это не меняет существа текущего момента.
Существа? Заметив ее удивление, он пожал плечами.
— Я по-прежнему собираюсь поцеловать вас.
Сердце Амелии оглушительно забилось, а ее ступни — маленькие предательницы — приросли к месту.
— Дело в том, — вкрадчиво произнес он, потянувшись вперед и взяв ее руку, — что, хотя вы совершенно правы: я с удовольствием превратил бы вас в бесхребетную, как вы очаровательно выразились, особу, смысл жизни которой соглашаться с каждым моим словом, — я с удивлением открыл для себя одну довольно очевидную истину.
Ее губы приоткрылись.
— Мне хочется поцеловать вас.
Он потянул ее за руку, приблизив к себе.
— Очень.
Амелия хотела спросить почему, но передумала, уверенная, что услышит в ответ что-нибудь такое, от чего остатки ее решимости только растают. Но ей хотелось сделать что-нибудь… Она не представляла что. Все, что угодно, лишь бы убедить их обоих, что она еще не совсем лишилась разума.
— Считайте это удачей, — мягко произнес он. — Или внутренним озарением. Но по какой-то причине я хочу поцеловать вас… что само по себе приятно. — Он поднес ее руку к своим губам. — Вы согласны?
Она кивнула. Она не могла заставить себя солгать, как бы ей этого ни хотелось.
Его глаза, казалось, потемнели от лазоревого до сумеречного оттенка.
— Очень рад, — промолвил он, приподнял ее подбородок и приник к ее губам в поцелуе, вначале нежном, заставив ее приоткрыть губы, а затем завладел ее ртом, лишив ее воли и всякой способности формулировать мысли, не считая одной.
Она никогда не испытывала ничего подобного.
Это было единственной разумной мыслью, возникшей в ее голове. Она утонула в море ощущений, охваченная потребностью, которую она едва понимала, чувствуя, что изменилось что-то.
Каковы бы ни были его цели и намерения, его поцелуй был не таким, как в прошлый раз.
И она не могла противиться ему.
Томас не собирался целовать ее, во всяком случае, не тогда, когда счел себя обязанным сопровождать ее на прогулке, и не тогда, когда они двинулись вниз по склону холма, и, разумеется, не тогда, когда шутливо предложил: «Может, мне поцеловать вас?»
Но тут она произнесла свою маленькую речь про бесхребетность и выглядела при этом такой неожиданно привлекательной, придерживая выбившиеся из прически волосы и глядя на него свысока, — ну если не совсем свысока, то по крайней мере отстаивая свою точку зрения с отвагой, на которую не осмеливался никто из его собеседников. За исключением, пожалуй, Грейс, но и та знала меру.
Именно в этот момент он заметил ее белую кожу с россыпью восхитительных веснушек, глаза, не совсем зеленые, но и не карие, светящиеся умом и страстью, и губы, в особенности ее губы: полные, мягкие и слегка подрагивающие, что можно было заметить, только пристально вглядываясь.
Это он и делал, не в состоянии отвести взгляд.
Как ему удавалось не замечать этого раньше? Она всегда была рядом, почти столько же, сколько он себя помнил.
А затем — дьявол, знает почему — ему захотелось ее поцеловать. Не управлять ее, не подчинить ее, хотя он не возражал бы против того и другого в качестве дополнительного бонуса, а просто поцеловать. Ему захотелось ощутить ее в своих объятиях и впитать все, что было у нее внутри и что делало ее… такой, и, возможно, узнать, какая она на самом деле.
Но через пять минут, если Томас и узнал что-то что не смог бы выразить это словами, ибо, начав целовать ее по-настоящему, как мужчина мечтает целовать женщину, — он перестал связно мыслить.
Он не представлял, почему вдруг возжелал ее так, что закружилась голова. Возможно, потому, что она принадлежала ему и он знал это, а возможно, все дело в том, что мужчины — примитивные собственники. А может, потому, что ему нравилось, когда она лишалась дара речи, даже если он сам чувствовал себя таким же потрясенным.
Как бы то ни было, но как только его губы раздвинули ее губы и его язык скользнул внутрь, мир вокруг стремительно закружился и исчез, не оставив ничего, кроме нее.
Его руки нашли ее плечи, затем спину и скользнули вниз. Он застонал, обхватив ладонями ее ягодицы и тесно прижав ее к себе. Это было безумие: они находились в поле средь бела дня, а ему хотелось овладеть ею здесь и сейчас, задрать ее юбки, повалить в траву и заняться любовью, а потом сделать это снова.
Он целовал ее с безумной страстью, которая бушевала в его крови, а его руки блуждали по ее одежде, отыскивая застежки, кнопки, завязки — все, что открыло бы ему доступ к ее коже. Лишь когда его пальцы расстегнули две пуговицы на ее спине, к нему вернулись остатки рассудка. Томас не знал, что заставило его опомниться: возможно, ее стон, низкий, чувственный и совершенно неподходящий для невинной девственницы, вернее, его реакция на этот звук — мгновенная, опаляющая и наполненная образами Амелии, обнаженной и вытворяющей вещи, о которых она, вероятно, даже не подозревала.