— Гиль, — я толкнула его, привлекая внимания. Он сидел, подперев щеку, и дремал.
— Что?
— Хочешь загладить вчерашний провал со мной?
— Чего? — не открывая глаз, спросил он.
— Посмотри на девушку, которая сидит около двери. Она может согласиться на твое предложение.
— Какое предложение? — Гиль не понимающе посмотрел на меня.
— Ты точно не на своем месте! — выпалила я. — Вспомни, как меня приглашал с собой поехать. Она согласиться. У нее проблемы.
Гиль посмотрел в сторону двери. Задумчиво погладил бороду. Потом посмотрел на меня. Девушка продолжала пожевывать хлеб.
— А может и пойдет, — хмыкнул он. Все-таки решил подойти к ней.
Кто-то из гномов пошел в комнату. Я увязалась за ним. Делать было нечего. Скучно. Гном завалился спать. А я просто сидела в темноте и не знала, чем заняться. Может не надо было спать днем? Сейчас бы дремала. За столько дней постоянной работы, уже вошло в привычку чего-то делать.
Фегле зашел в комнату. Взял свою сумку и куртку. Может опять собирался воров ловить в сарае?
— С тобой можно? — спросила я. Даже на миг забыла, что языка не знаю. Он остановился в дверях. Задумался. Потом кивнул на дверь. Второго приглашения мне было не нужно. Хоть куда-то выбраться. Сидеть в битком набитой комнате не хотелось.
Я быстро надела валенки и куртку. Застегивала я ее на ходу, боясь, что Фегле уже уйдет, а одной слоняться по постоялому двору сегодня не хотелось. В отличие от вчерашнего вечера, сегодня было много пьяных, которые мне совсем не нравились. Они вели себя как-то непредсказуемо и от них так и веяло опасностью. Сегодня на побег бы я точно не решилась. Фегле о чем-то тихо переговаривался с главой обоза. Гиль общался с девушкой. Я остановилась чуть поодаль, не мешая разговору. Не мне было туда лезть. Фегле как-то быстро меня заметил и кивнул в сторону двери. Я только поплотнее натянула шапку на уши и вышла следом за ним на улицу. Мороз. Спутник планеты светил тускло. Темно. Мороз сегодня был сильнее, чем вчера, поэтому в сарае растопили еще одну печь, чтоб не померзла скотина. Опять кто-то сразу завалился спать, другие согревались горячительным. Мы сели в противоположный от них угол.
К печке подтянулись дугарны, которые не хотели мерзнуть. Фегле накрыл их тряпками. Обернул лапы мешковиной. Как я поняла, чтоб те не померзли. После этого мы пили какой-то отвар, слушая, как в другом конце сарая горланят песни.
Напротив нас дед, что охранял соседний обоз, завернулся в одеяло и уснул. В печке трещали дрова, пахло дымом, сеном и скотиной, но почему-то этот запах не раздражал. Фегле достал трубку. Я же думала, удалось ли уговорить Гилю ту девушку пойти с нами или нет. Горький дым заставил несколько раз чихнуть. Аж до слез. Какой же дым ядовитый. Я никак не могла понять этой тяги к дыму, но им нравилось. Я заметила, что курили в основном после еды. Часто можно было увидеть какого-нибудь гнома, облокотившегося спиной на тюки и пускающего колечки дыма.
— А ты меня ведь понимаешь, — сказала я после долгого молчания. Фегле только посмотрел на меня, но промолчал. — Гиль, говорит, что ты языка не знаешь. Так понимаешь или нет?
И чего я к нему привязалась? Может потому, что было скучно и не хотелось спать? Или потому что только он, по мимо Гиля, с кем я больше всего общалась все это время? Ответом мне был кивок.
— И как это понять? — спросила я. Он почему-то усмехнулся, при этом продолжал смотреть в сторону печки. — Хотя на мой вопрос нет однозначного ответа. Наверное, ты понимаешь, но не говорить на этом языке не можешь. — Опять кивок. — Хотя ты мало говоришь, поэтому тебе это не так важно.
— Слово. Один. Два. Все, — ответил он. Ясно, значит чего-то он все-таки понимал из моей речи. Но плохо. У него было преимущество. Я его речь не понимала от слова совсем. Пыталась разобраться в ее звучании, но все слова состояли почти полностью из согласных, поэтому речь гномов была резкой, обрывающейся. Длинных слов было мало. А короткие на слух были почти похожи по звучанию друг на друга. Хотя, как я потом позже поняла, так оно и было. Большую роль в языке играла интонация и скорость произношения слова. Их язык напоминал уже сносно выученный мною язык этой планеты. Только из него словно выкинули половину гласных. Жуткий, сложный язык, на котором нужно было не говорить, а лаять.