Но караван завернул на юг, а Нэйно ступила на узкую тропу, вьющуюся среди холмов. Здешние жители не удивлялись ее вопросам, уверенно показывали путь, говорили: «Иди, не сворачивай, там она живет, мать его матери». И тропа вывела Нэйно к притоку Желтой реки, к крутому обрыву, к одинокому дому без ограды.
Там Нэйно встретила старая женщина. Годы избороздили ее лицо, посеребрили волосы, но не согнули тело, не лишили сил. Взгляд был испытующим, черным, голос казался охрипшим, но звучал спокойно.
– Меня зовут Карионна, – сказала она. – Да, он мой внук.
Нэйно помогла ей испечь хлеб, а потом, когда они расстелили скатерть на краю обрыва, пришло время разговоров.
Красный чай был сладким, гасил мятущиеся мысли, круглая чашка удобно лежала в ладонях, согревала пальцы. Внизу текла река, пенилась на камнях, в заводях шелестел тростник. Ветер доносил запахи воды и лугов, скошенных полей, усталой земли. Безмятежность обволакивала душу – словно Нэйно вернулась в бревенчатый дом, в свое утерянное детство.
– Здесь он вырос, – рассказывала Карионна. Седые волосы, не убранные, не заплетенные, падали ей на лицо, на складки простых одежд. – Но как прошел обряд – недолго тут прожил. Видел пути, не мог оставаться на месте. А что волки? Всегда сбегались к нему. Звери лучше нас знают силу земли, чуют ее. А он ее видел – вот кьони и шли к нему, словно он свет в ночи. Понимаешь, о чем я?
Нэйно покачала головой.
– А кто понимает? Я да кьони. – Карионна смотрела за реку, на пламенеющее вечернее солнце. – Может и ты поймешь, раз ждешь его.
Нэйно поставила чашку, сложила руки в знак правды, прижала к груди, и сказала то, что так долго лежало на сердце:
– Я хочу знать о нем все. Хочу запомнить и написать гимны, чтобы они звучали громче восхвалений духов. Чем громче они будут звучать, тем скорее он вернется.
Лицо Карионны смягчилось, взгляд потеплел.
– Он видел пути, – повторила она и указала вдаль. – Как мы видим реку и тропы. Заклинатели гордятся своим волшебством – уверены, что творят чудеса своей силой. Но Чарена не такой, он видел силу, текущую в земле. Создал империю, построил столицу? Я расскажу тебе, что он сделал. Он прикоснулся к путям силы, бегущим от моря до моря, вырвал их и связал в своем сердце. Земля стала его алтарем, заклинательным кругом, а незримые пути – струнами арфы. Он играл на них, и империя крепла, жила. Если остановится его сердце, будет ли земля единой?
– Значит он жив, – прошептала Нэйно. И тут же вскинулась, спросила с жаром: – Правда ли, что его прокляли лунные женщины? Если убить их, он освободится?
Карионна засмеялась – хриплым, сухим смехом.
– Они были слабее его, девочка. Что сильнее человека? То, во что он вложил свою душу.
«Его возвращение, вот во что я вложила душу», – подумала Нэйно, а Карионна продолжала:
– Империя должна выстоять, этого он хотел. Но что ей угрожает сейчас? Она сильна, а враги за проливом слабы. Но будет ли так всегда? Может быть через много лет, когда реки поменяют русла, и звезды изменят свой ход – тогда империя будет в опасности? Его собственное желание – вот что отравило его кровь. Воля и предвиденье земли – вот, что привело его на край смерти.
Нэйно поняла, что плачет, и отвернулась, закрыла лицо руками. Но Карионна взяла ее за плечи развернула к себе. Прикосновение было теплым, почти ласковым, и Нэйно вытерла слезы.
– Но ты пой о нем, девочка, – тихо сказала Карионна. – Люди не должны забыть его имя. Пусть оно звучит повсюду, пусть его знают в каждом доме. Он услышит, придет.
– Он ведь не внук тебе на самом деле? – спросила Нэйно, не поднимая глаз.
– А кто же? – Карионна вновь рассмеялась, невесело, жестко. – Подменыш? Дитя духов реки? Нет, он сын моей дочери. Разлив забрал ее вместе с мужем, уничтожил почти всю деревню. Но мой дом стоит высоко, вода не добралась, а Чарена был тут, со мной.