– Я пришла спросить об императоре, – ответила Нэйно.
Акарат зашипела, взмахнула серпом, рассекла пламя костра. Нэйно знала, что должна испугаться, заслониться от света луны и от взгляда ведьмы, бежать прочь. Но вместо страха ощутила покой – он опустился на плечи как легкий плащ, и ни ветер, ни жар, ни мгла не могли подобраться к ней, потревожить душу.
– Кто прислал тебя, девка? – крикнула Акарат и зашлась в кашле. – Мало было втоптать нас в землю, хотите, чтобы мы тратили дар, пытаясь вернуть врага, укрепить его детище? Убирайся! Чары луны сгинут, но не достанутся империи.
И плюнула на землю, словно слово «империя» было ядом, отравляющим кровь.
Незримый покров распростерся вокруг Нэйно как крылья. «Она не убьет меня, – думала Нэйно. – Не посмеет. Я вижу, это правда – он был сильнее всех жриц луны».
А вслух сказала:
– Никто не посылал меня, только мое сердце. Ни боги, ни духи, ни люди не приказывали мне. Я иду по дорогам, где проходил император, я пою о нем. Молчи, если хочешь, пусть мир забудет тебя.
Акарат стояла неподвижно, смотрела на Нэйно так долго, что покой заструился, стал неверным и тонким. Нэйно услышала бешенный стук сердца, почувствовала, как просыпается страх.
Но Акарат опустила серп, села, сгорбившись, указала на место возле огня. И заговорила:
– Он взял в руки пламя земли, связал его и вновь отпустил. Там, где теперь столица – но земля содрогнулась и здесь. Но ему было этого мало, хотел, чтобы мы покорились, повиновались ему.
Нэйно слушала, а Акарат говорила: о том, как Чарена пришел к озеру, о жрицах противостоявших ему, о том, как раскололись холмы и вода в озере изменила вкус. Рассказ взлетал хриплыми обрывками песен, именами жриц, – погибших и угнанных в рабство, – стонами о том, чего нельзя вернуть. О том, что больше никто не приносит для заклания первенцев, не приводит пленников для кровавых гаданий. О том, что власть луны тает, с каждым часом становится все слабее.
– Он заслужил это, – говорила Акарат, глядя в огонь. – Болезнь, страдания, боль – расплата за то, что он сделал. Если бы только он умер – луна бы возродилась, вернула себе силу. Но он спит, запечатан. Время едва течет вокруг него, а мое время сгорает, как дрова в костре.
На рассвете Нэйно вернулась на дорогу, зашагала вперед, навстречу восходящему солнцу. Новый гимн уже рождался в сердце, звучал в груди, – и она запела, прославляя победу.
Осенние ветра сменялись снегопадами, росла и убывала луна, солнце пряталось и появлялось вновь. Весна распускалась мириадами соцветий, лето полонило жаром землю. День за днем, год за годом, – и гимны множились, звенели над дорогами, разносились все дальше. Нэйно шла, то босиком и в старой одежде, то в сандалиях и струящемся шелке. Сперва одна, затем с Джимит: юная, едва прошедшая ритуал, Джимит бросила свой дом, чтобы следовать за Нэйно, петь вместе с ней и ждать.
Второй император сменился третьим, война завершилась и вспыхнула вновь. Новый мор прокатился по земле, забрал Джимит, опалил Нэйно, – и ушел, оставив после себя ломоту в костях. Нивы склонились от невиданных урожаев. Зимы удлинились, потом укоротились вновь, стали туманными и влажными. Время, казалось, текло все быстрее, – старые и новые гимны заполняли его. Звенели голоса учениц Нэйно – скитающихся по дорогам невест императора.
А потом пришел конец и скитаниям. Молитвы звучали теперь в длинном доме и в пещерах, скрытых в глубине холмов. На алтарях сияли лампады, стены были расписаны именем императора, изрисованы знаками империи. Раз в несколько лет невесты отправлялись в паломничество, длинной вереницей тянулись вслед за Нэйно. Путь их лежал к дальним рубежам, к подножию гробницы, и там они плакали, пели и ждали, – а потом возвращались в свой дом.
Волосы Нэйно побелели, но как и прежде она вплетала в косу три ленты, – как девушка в преддверии свадьбы. Пальцы стали узловатыми, кожа высохла, как старый пергамент. Но голос по-прежнему был чистым, и Нэйно пела, создавая самые страшные гимны, – те, что откладывала так долго.
Пела о болезни, о теплой зиме, о дурмане целебных трав и бессилии лекарей, о долгом пути из столицы, о двери, скрывшей императора. Пела и не замечала, как слезы текут по щекам, вплетаются в гимн.