Ты должна была умереть. Но ты выжила. Я об этом узнала случайно, когда набрала твои имя-фамилию в яндексе. У тебя оказалось свое швейное дело и свой сайт. Правда, тебя я на фотографии не узнала. Какое-то кудрявое бесформенное нечто. Это была ни фига не ты, но я на всякий случай позвонила подруге и навела справки. Тебя нашли, ты выжила. Невеста. Вечная. Шьет платья для безмозглых невест. К такому повороту событий я не была готова. У меня вдруг опять щелкнуло что-то в голове. Мне захотелось тебя увидеть и всё тебе рассказать. Я тогда уже неплохо зарабатывала, вела шоу в крутом ночнике. Открыла в себе дремавший талант смешить лохов. Короче, я взяла билет и прилетела в родной город.
Лучше бы не прилетала! Мне просто скрутило, когда я ходила по тем же улицам, видела все те же морды. Я вдруг всех начала интересовать – еще бы, столичная штучка. Сорила деньгами, опять тусовки, подружки, которые воротили от меня нос, мужики, которые вытирали об меня ноги. Встретила экс-бойфрэнда, сына мэра. Он рассказал мне, что его сестра открыла свадебный салон, что у нее есть конкурентка. Отгадай кто? Ты. Сетовал, что сестра переживает очень. Да и папаше не нравится, что кто-то мешает семейному бизнесу. И тут я сама ему сказала: «Хочешь, помогу?» Выдвинула условия – назвала сумму, которая меня интересует. Он сначала струхнул, сказал, что подумает. Потом принес деньги. Я написала статью, недовольных клиенток взяла с потолка. Подтасовка фактов. Откуда Правдолюб? Да так меня в детстве мать называла, я раньше была честной, не врала никогда. Вот она и говорила: «Правдолюб ты мой. Набьешь шишек на свою голову». Ошиблась, мама.
Ну а как статья вышла, недовольные клиентки вдруг сами изо всех щелей повылезали. Гадкий у нас все-таки городок. Если бьют, то толпой. То, что с твоим делом случилось, я уже из Москвы наблюдала. Решила, что никогда больше сюда не вернусь, а вот пришлось – мать тяжело болеет. Умирает. Хочу забрать в Москву, к себе. Я хату в Марьино купила. Даже жених вдруг нарисовался. Нормальный мужик, порядочный, любит.
Я часто думала, зачем все это сделала? Я вроде не злобная. А потом поняла – не могла тебе простить, что ты лишила меня любви. Мечты лишила. Счастья. Иллюзии. Черт с ним, с Игорем. Он такой же, как все, оказался. Но я осталось пустой. Мертвой. И это все ты. Ты! Так я тогда думала.
Прощение просить как-то глупо. Я же тебя дважды уничтожила. Такое никто простить не сможет. Вот так. Рассказала. И всё-таки – прости меня…
11
За время нашего разговора люди в кафе поменялись. Ушел любитель спортивных новостей. Исчезла компания с пивом. И лишь странная пара сидела молча, но теперь вместо сока перед ними стояли кофейные чашки. В фигурах мужчины и женщины читалось спокойствие, которое ничему постороннему было не под силу нарушить.
Моя собеседница осушила четвертый стакан мартини. Крутила браслет на тонкой руке. Сейчас в ней проступило что-то птичье, то ли из-за того, что она склонила набок голову, то ли из-за этой взъерошенной челки. Глаза были все такими же непроницаемыми, лицо покраснело. Но я не чувствовала ничего, что мог бы чувствовать уничтоженный человек.
Сумма сделки с семьей мэра меня не волновала. Я вспомнила ту невесту, для которой мы шили древнегреческую тунику, и безумно влюбленного в нее жениха. Что с ними сейчас? Мне захотелось узнать, правдой ли была их история или все та же «подтасовка фактов». Но вместо этого я спросила:
– Как тебя зовут?
– Инга.
В этом имени была упрямая пружина. Но иначе, как Правдолюб, я теперь не могла ее называть. И все же…
– Инга, тебе важно знать, что я чувствую?
– Если честно, то – скорее нет, – она посмотрела на меня то ли равнодушно, то ли с вызовом.
– У меня нет к тебе ненависти, правда, ничего другого – тоже. Нет, вру… Ты мне даже нравишься. Девочку одну из детства напоминаешь. Такую же одержимую. Думаю, стоит забыть все это. Пусть мама твоя поправится. А со мной – со мной все в порядке, видишь – цела-невредима. Живу. Похудела немного. Уже не «бесформенное нечто», как ты выразилась. Да и в том, что касается меня и Игоря – ты во всем права… я была манекеном. Да и сейчас….
На последней фразе голос мой непривычно задрожал, и в её глазах я прочла замешательство. Инга с шумом втянула соломинкой последнюю каплю. Встала, достала из сумки деньги и положила на стол. Неопределенно махнула рукой и, резко распахнув дверь, вышла. Я осталась сидеть, глядя в окно на пристань, к которой причалил новенький катер. Из него высадилось семейство – худенькая мама, крепыш-папа и девочки-близнецы. На них были одинаковые брючки и белые панамки. Похожим движением дети хватали их за края, чтобы уберечь от внезапно налетевшего ветра. Эта картинка и то, что рассказала мне Инга, так не вязались между собой, но – как ни странно – были чем-то неразделимым. Ведь это мы с Ингой были близнецами, и так же синхронно хватались за наши страдания, не давая им улететь прочь. Если ты неосознанно причиняешь другому боль, найди источник боли в себе, – кто-то когда-то также неосознанно явился началом. Просто разорви эту цепочку.
Откуда это было во мне? Я росла в любви, ни в чем не нуждалась. Ни в чем? Отец… Я мечтала об отце. Мама так никогда и не рассказала мне, кто был моим отцом. Только сейчас я поняла, что своими повторяющимися вопросами я ранила ее. Но я ведь просто пыталась узнать правду, которая была для меня важна. Я имела право на эту правду! Я не спросила, был ли отец у Инги, но чувствовала, что был. Мечты ее были земными и жадными, единственно правильными для той, которая с детства знает, каким должен быть мужчина ее жизни. Или – каким быть не должен. Я же этого не знала. В Вите я любила его способность ткать из слов непрожитые жизни. В Игоре не было ничего, что меня восхищало, но я готова была это найти. Бездумно решив стать фрагментом его судьбы, я пыталась забыть о своей. Не удалось. Разве могу я ненавидеть эту девчонку за то, что в чем-то она оказалась честнее меня? Разве могу осуждать ее за то, что она любит эту жизнь, какой бы гнилой беседкой и третьесортной забегаловкой она ни была? А мой побег в тот день и бегство Инги от меня – разве это не звенья одной и той же цепи?
И вдруг пошел дождь. Со стуком распахнулась створка окна и в лицо мне попали теплые капли. Затрещала ткань полосатых маркиз. Люди, сидящие на террасе, с радостным шумом заполнили кафе, стало тесно и жарко. За мой столик села пожилая женщина, она держала в руках намокшую книгу и, улыбаясь, вытирала платком лицо, мокрые волосы.
Дождь шел отвесной стеной, небо напоминало разводы акварели на влажном листе бумаги, блестели камни набережной, вода в реке пузырилась, став почти белой. Я выбежала из кафе в дождь, ощутив всю его тяжесть, мокрое платье облепило тело, мне было чуть страшно, но по-новому легко. Я давно не попадала под дождь, да еще такой сильный. Поднимаясь в горку по плоским камням дорожки, я ловила ртом капли, вдыхала запах мокрой земли и листвы. Я была одна в этом парке, и вода, которая на глазах превращала сухую землю в рыхлую жижу, смывала с сердца остатки ненужного панциря. Когда я добралась до узорчатой калитки, небо стало светлеть. Капли падали все реже, пока не иссякли совсем, и солнце, горячее, как днем, вернулось в опустевший чистый город.