Мне приснился сон. Зал ожидания вокзала. Практически пустой, только уборщица возит по мраморному полу тряпкой-мешковиной и вдруг натыкается на мои чемоданы – красный и белый. Она толкает белый чемодан шваброй и зло смотрит на меня:
– Мешаете, уважаемая. Пересядьте туда! – тычет рукой в скамейку в самом углу, возле закрытого газетного киоска.
У уборщицы лицо постаревшей портнихи. Я безропотно пересаживаюсь и вдруг понимаю, что я забыла дома билет, а поезд уже на перроне. Я встаю, хватаю чемоданы и бегу к выходу. Домой, домой, нужно успеть за билетом, поезд стоит сорок минут! Но выход в город закрыт. Я бегу к другому, боковому выходу, но его нет. Мечусь по вокзалу, но все входы и выходы закрыты. Бросаю чемоданы и кричу уборщице, толкающей перед собой ведро:
– Мне нужно домой, за билетом! Где здесь выход?
Но она на глазах растворяется в воздухе, и зал наполняется людьми, толкающимися, равнодушно и сердито гудящими, что-то обсуждающими, без вещей и почему-то в зимней одежде, когда на мне лишь тонкий свитер. Никто не обращает на меня внимания. Я в растерянности сажусь на пустующий уголок скамейки… и просыпаюсь.
На мобильнике пять пропущенных от Доры. У нее жуткий переполох, но в целом все готово к свадьбе. Она не понимает, почему я до сих пор не у мастера, когда это я собираюсь делать прическу? Уже девять, а церемония в ЗАГСЕ в два, времени не осталось!
Плетусь в ванную и вижу в зеркале отекшее лицо. Рассеянно собираюсь и спускаюсь во двор. Снег ослепительной белизны сменил вчерашнюю слякоть. Дети лепят снеговиков, я улыбаюсь, слушая их радостные возгласы, и получаю несильный удар в спину снежком. Мальчишка в полосатой шапочке выжидающе смотрит на меня. Я лишь машу ему рукой, и он убегает, размахивая лопаткой.
Машина словно маленький сугроб. Сегодня она мне не понадобится, салон находится совсем рядом с домом. Моя мастер с легким запахом перегара, заглушенного цитрусовыми ароматами парфюма, как обычно уже ждет меня. Мне нравится, как скупыми движениями, бережно она распутывает мои тонкие волосы, моет их, расчесывает. Она не спрашивает меня о свадьбе, наверное потому, что мир свадеб для нее – не более, чем источник дохода. Я слышала от кого-то, что мужчинам она предпочитает женщин и даже живет с симпатичной девушкой долгое время.
Моя прическа, по ее замыслу, совсем простая: тугая ракушка на затылке, сколотая шпильками с жемчугом, и волна выбившихся прядей сбоку от лица. Я соглашаюсь и вижу, как в умелых руках мое лицо приобретает знакомые контуры.
Бабушка умерла пять лет назад, примерно в это же время года. Я уезжала в командировку, вернувшись, долго жала на кнопку звонка, понимая, что что-то случилось. Обычно шаркающий звук тапочек успокаивал меня, но в тот день за дверью была тишина.
Я не смогла открыть дверь ключом, она была закрыта изнутри на защелку. Бабушка, всегда деятельная и разумная, в последнее время стала всего бояться: стука, шорохов, темноты. Сосед помог мне сломать дверь. Она лежала на полу в кухне, в чистом халате, с посиневшей частью лица и рукой, нелепо вывернутой. На столе застыли в миске разбитые для стряпни яйца.
В день ее похорон было так же красиво и чисто от выпавшего за ночь снега, как и сегодня. На кладбище собралось совсем немного народу: старики из подъезда, незнакомая дальняя родственница, Дора и мои коллеги по работе.
Мама приехать не успела, не получилось быстро сделать визу. Она лишь звонила и сдавленно плакала в трубку, обещая выбраться летом, но так и не приехала.
Бабушке понравился бы Игорь, она всегда любила мужчин, которые знают, что будет завтра. Правда, она была замужем за совсем другим человеком: мой дед имел репутацию правдолюба, со всех работ уходил со скандалами, часто замыкался в себе, неделями ни с кем не разговаривая, но, в сущности, был милым чудаком и добрым человеком. Он умер во сне, в больнице, куда лег, чтобы сделать операцию на глаза.
Мне осталось только собраться и ждать машину, которая привезет меня в ЗАГС. Я отменила привычные церемонии в виде поездок по городу, фотографирования у каждого столба и распитию шампанского на холоде. Игорь и я должны увидеть друг друга только в ЗАГСЕ. Эта идея, изначально встреченная Дорой в штыки, сейчас казалась ей жутко романтичной. Из-за большого количества гостей, многие из которых даже не знают, как мы выглядим, часть из них будут дожидаться нас в откупленном для свадьбы местном театре (ресторан– «туалет» Доре спешно пришлось вычеркивать из сценария).
Дома я принимаю душ, стараясь не намочить прическу и не задеть праздничный макияж. Долго смотрю на себя в высокое зеркало в прихожей. Мне кажется, что сегодня я похожа на маму и это выглядит насмешкой: мама никогда не была невестой. Не знаю даже, мечтала ли она об этом. Мы никогда не могли с ней говорить ни о чем, кроме невыученных уроков, немытой посуды и моего позднего возвращения с прогулок. Иногда, правда, мама расспрашивала меня о подругах, о моих планах на будущее, о прочитанных книгах, но о себе она не говорила. Мама всегда была чем-то занята: она работала в доме культуры и организовывала досуг для пенсионеров и ветеранов. Ребенком я ходила на все эти концерты, взрослея, начала их избегать под разными предлогами. То, что мама эмигрировала в страну, представляющуюся мне и поныне совершенно недоступной, вызвало у нас с бабушкой долгое оцепенение. Как ей удалось это сделать, мне не понятно и по сей день. Я отказалась ехать с ней наотрез, бабушка – тоже.
Сейчас мама, будучи когда-то атеисткой, верит в неизвестного бога и воспитывает приемного сына. Мой брат, судя по фотографии, живой и умный мальчишка с раскосыми глазами. Когда-то мне очень хотелось, чтобы они с мамой приехали, точнее, я видела, как об этом мечтает бабушка, вчитываясь слабыми глазами в редкие мамины письма. Но потом я подумала, что новая родина и новая жизнь с новым ребенком сделали маму счастливой, и это новое счастье отрезало ее от нас. Глядя на старые фотографии, где мама в неуклюжих очках деловито руководит театральной постановкой, мне трудно совместить ее с мамой теперешней: отсутствующе улыбающейся женщиной с седыми прядями в коротких волосах, стоящей на фоне пластикового домика с зеленой лужайкой.
Опять серия звонков от Доры: я не забыла, что уже через час за мной приедет машина, арендованный белый лимузин? Собралась ли я или мне нужна помощь? Звонил ли мне Игорь, он «недоступен», Дора набирает его уже час.
Стоп… Игорь – недоступен? Вспоминаю, что сегодня мой жених не позвонил мне ни разу. Он вообще жив там после фееричного мальчишника? Набираю – действительно, недоступен.
«Позвонит, никуда не денется» – услужливо подбрасывает мне спасительную фразу подсознание. Сейчас меня больше волнует другое. Мои туфли.
3
Я должна выйти замуж в свадебных туфлях моей бабушки.
Тупоносых лодочках цвета сливок на затейливом, чуть изогнутом каблуке. У нас с ней один размер. Эти туфли необыкновенные: их моей бабушке подарила одна юная испанка, с которой они долго дружили, пока та не вернулась к себе на родину. Нужно забрать их, я совсем про них забыла. Я накидываю плащ, спускаюсь вниз и бегу в соседний дом, где в подвальчике – мастерская по ремонту обуви. Сердце стучит. Как обычно, когда я вхожу туда.
Но старика, колдующего над ботинком, напевающего гнусаво и всегда радостно меня приветствующего, там нет. Вместо него я вижу высокого некрасивого парня, роющегося в куче обуви. Я подаю ему квитанцию.
– А, это старые светлые туфли?
«Старые»! Они вовсе не старые, до меня их надевали всего два раза – бабушка и испанка Мария, так, кажется, ее звали.
Он подает мне туфли, бережно запакованные в пакет:
– Дед просил вам передать, он сделал все, как вы просили.
– А где он сам? – не могу скрыть разочарования.