– Заболел, ногу от сырости прихватило.
– Передайте ему огромное спасибо. Я… У меня сегодня свадьба, уже совсем скоро. Пусть ваш дедушка выздоравливает!
Парень хмыкает стеснительно:
– Передам! Ну, поздравляю. Совет да любовь вам.
Деда, владеющего этой мастерской, зовут Сурен. Он – армянин, обладатель рыжей, теперь совсем седой, шевелюры и таких же пышных усов. Ребенком я приходила в мастерскую с мамой или бабушкой, где веселый Сурен чинил нашу разбитую обувь так, что мы носили ее годами, не снашивая. Однажды он сказал, потрепав меня по кудрям:
– О, какая рыжая! Как я! А мы не родственники, Лида? – и захохотал, подмигнув моей маме. Та чопорно поджала губы и вышла, крепко держа меня за руку. Мне было не больше пяти, и я ничего не знала об отце. Сурен же так нравился мне сверканием своих стальных зубов и веснушками на бледных сильных руках, что я начала приставать к маме:
– Мама, а это мой папа?
Помню, как та опешила и сердито ответила:
– Не говори глупостей. С чего ты взяла?
– Он рыжий, как и я. И он хороший.
– Нет, он точно не твой отец. Чтобы я этого больше не слышала.
– Тогда, может быть, он знает моего папу?
Дед долго смеялся, когда мама пересказала ему эту историю, а бабушка молча слушала, качая головой.
Лет до восьми мне нравилось считать Сурена-сапожника моим отцом. Я всегда вызывалась сама забирать обувь, и в мастерской меня обычно ждал сюрприз – конфета или пряник, а иногда значок или игрушка, сломанные или старенькие, их Сурен, видимо, находил у своих детей. У него их было двое – мальчик Артур и девочка Нина, погодки. Они учились в школе через дорогу, и я часто видела, как чинно, не торопясь, они идут со своими потертыми ранцами, не так, как все другие дети.
Позже, когда правда о моем отце неожиданно предстала мне из уст совершенно незнакомых людей, я стала сторониться Сурена. Повзрослев, я по-прежнему наведывалась в мастерскую с чувством волнения, внезапно подкатывающим к горлу. Обувь Сурен чинил мастерски, и у него была обширная клиентура, которая, впрочем, не способствовала его переезду в лучшее помещение. Он так и сидел в своем подвале, правда, в самые смутные времена его оттуда никто не выгонял.
Однажды я осмелилась рассказать эту историю Виту, и он написал рассказ о маленькой девочке и сапожнике. В рассказе она выходит замуж за его сына, красивого, оказавшегося забулдыгой и игроком. Он уходит от нее, а она присматривает за беспомощным стариком и они вместе ждут возвращения непутевого.
Я не могла читать рассказ без слез, которые смахивала поспешно. Вит считал рассказ неудачным, написанным просто так, мне в угоду, и листки с этой историей потерялись. Или Вит от них избавился, как избавлялся от всего ненужного.
Дома я разворачиваю пакет с туфлями. Сурен сделал невозможное, они выглядят так, что я жалею, что их не видит бабушка.
Я надеваю платье, перчатки и набрасываю на плечи серую норку, мою любимую короткую шубку, купленную после партии удачно сбытых шкафов. Скоро за мной должен приехать лимузин, церемония через сорок минут. Дора шлет мне смс-ки, что все готово и все нас ждут. Игорь нашелся, он уже собирается к выезду.
Я кладу туфли в сумку, надеваю теплые ботинки, натягиваю берет. Спускаюсь вниз… и, не дожидаясь машины, которая, по словам Доры, уже выехала за мной, почти бегу по знакомой с детства аллейке, которая соединяет нашу улицу с проспектом, где находится театр.
Сейчас, если вы спросите меня, почему я не дождалась тогда машины, я вряд ли смогу ответить. Я шла довольно быстро, и люди с удивлением рассматривали невесту, спешащую куда-то с сумкой. Думаю, я даже кивала им, как коронованная особа своим подданным, скорее всего, они даже останавливались и смотрели мне вслед.
Подол платья намок и мешал мне. В сумке разрывался телефон, но я не обращала никакого внимания на звонки. Я почти подошла к театру, издали увидев парад припаркованных машин. И – прошла мимо, свернув по направлению к набережной.
Мне нужно было туда, к беседке, где Вит единственный раз отогревал своим дыханием мои пальцы.
Мне нужно просто посидеть там, глядя на еще не скованную льдом ленту реки, просто посидеть и подумать обо всем, что я выпустила из виду несколько лет назад.
Кинуть снежок в воду, глядя как он, приобретая твердость, плавно идет на дно.
Просто побыть там совсем немного, а потом я возьму трубку и попрошу подъехать за мной сюда, на берег.
И все будет прекрасно.
Я почти качусь вниз по припорошенной снегом земле. Беседка покосилась и потемнела от дождя и снега. Я вбегаю в нее, запутавшись в каких-то веревках. Смотрю на мост, по которому так же, как раньше, раскачиваясь, идет трамвай.
И… Треск. Падаю. Удар. Проваливаюсь в темноту.
4
Все происходящее со мной дальше я знаю только из рассказов Доры.
Водитель лимузина долго звонил в дверь, но ему никто не открыл. Он решил покурить у подъезда и подождать меня, вдруг я не слышала звонков в дверь. Тем временем Игорь уже ждал меня в ЗАГСЕ, безуспешно названивая мне на мобильный. К водителю подошла моя соседка снизу, сообщившая, что видела меня, бегущую по аллейке в сторону проспекта.
Никто даже и не подумал о том, куда я направилась. Больше очевидцев моего бегства не обнаружилось: вероятно, в нашем городе невесты в норковых шубах могут путешествовать одни совершенно беспрепятственно.
Был переполох в театре, где вальяжные гости уже приступили к аперитивам и начали знакомиться друг с другом. Кто-то позвонил Доре на сотовый и сообщил, что видел, как я садилась в какой-то поезд. Да-да, невеста с дорожной сумкой, в норковой шубке поверх длинного платья.
Именно эта информация стала решающей для Игоря: в тот же вечер он исчез, даже не поинтересовавшись моей дальнейшей судьбой. Оказалось, что уезжала совсем другая невеста и доброжелатель просто перепутал.
Объявили розыск. В течение дня обшарили город. А ночью под обломками рухнувшей беседки меня обнаружила парочка собачников. Я дышала, но была без сознания, в синяках, но без серьезных повреждений. Дора предусмотрительно выдвинула иск властям города, не удосужившимся вовремя убрать аварийное строение.
Я пролежала в коме три месяца.
Ведомство, в ведении которого находился заброшенный парк, опасаясь комиссий, оплатило мое пребывание в элитном отделении нашей лучшей больницы.
Дора рассказала мне, что, очнувшись, я попросила карандаш и бумагу. Уверенными штрихами нарисовала невесту в коротком платье с пышным шлейфом в форме крыльев бабочки.
На глазах невозмутимого Дробота (того самого бандита, самовольно приглашенного Дорой на мою свадьбу) выступили слезы. Он решил, что так я оплакиваю свою несостоявшуюся свадьбу с Игорем. Дора же заявила, что я попросту сдвинулась от удара стропилами беседки.
Эта версия Доры мне стопроцентно близка, потому что отныне я не расстаюсь с карандашом и бумагой. Я создаю коллекции свадебных платьев, рисую фасоны, а моя портниха с лицом учительницы, шьет.
Вопреки тому, что в городе обо мне ходит легенда, как о «воскресшей невесте», сбежавшей от жениха, мои платья приносят девушкам счастье. Так говорят они сами, их родственники и знакомые. Даже не знаю, отчего это, но ко мне запись за много месяцев.
Я по-прежнему живу одна в нашей старой квартире, ничего существенно не изменив со времен нашей жизни с бабушкой. Хотя кое-какие изменения квартира претерпела: я устроила из зала свой кабинет с большим столом и экраном, а также расширила гардеробную.
Иногда меня навещают беременная Дора и огромный спокойный Дробот. Мы никогда не вспоминаем о свадьбе, но очень сблизились. Благодаря дежурству у меня в больнице, парочка смогла познакомиться поближе. Они решили не регистрировать свои отношения. Несмотря на то, что Дора пилит Дробота нещадно, тот терпит ее склочный характер с глупой улыбкой, и я вижу, что им хорошо вместе.