– Здравствуйте, – сказал он бойко, но неразборчиво, поскольку выплевывал цветы. – Вы, наверно, новенькая? Я бы запомнил такие волосы. Кстати, я не задел вас?
– Нет, только клумбу. Но это поправимо, и ее все равно стоит пересобрать, – Эшлин протянула ему руку, и юноша встал. Его лицо в зеленых ошметках выражало радостное удивление.
– А вы сильная. И как будто веселая.
Он поклонился с изяществом танцора, не особенно переживая из-за обвисших кружев.
– Граф Эдвард Персиваль Дарси-Баллиоль к вашим услугам. Да-да, я из тех самых Баллиолей, младшая ветвь, через старую леди Розамунду.
Он оценил степень вежливого непонимания на лице Эшлин и рассмеялся:
– А вы, наверно, издалека? Ах, да-да, вы новенькая с необычайным талантом, вас привез магистр Бирн! Кто-то говорил, что вы вызывали дождь…
– Я издалека. Я Эшлин, – кажется, нужно было что-то объяснить.
Граф Эдвард-Перси-вот-это-все рассмеялся снова:
– Очаровательно. Просто Эшлин? У вас нет фамилий… семейных имен? И не принято давать прозвища?
– Прозвища дают события, а не кто-то, – это Эшлин знала твердо. – А моя семья… считайте, что она прозвана Ежевикой.
– Вы только не думайте, я не смеюсь, это же мило – Эшлин Ежевика! Мою кормилицу зовут Лизелотта Смола, у нее очень смуглая кожа, и это намного проще запомнить, чем Лизелотта Фишер или там Бейкер. А моего друга… вот он, кстати.
Из-за колючей живой изгороди, щедро оплетенной вьюнком – «не доверяй показному смирению», так перевела бы это послание Эшлин, – появился второй юноша, высокий и широкий, как ставший на задние ноги годовалый бычок, и примерно с таким же веселым изумлением на большелобом лице.
– Эдвард, ты упал, – пробасил он, как будто это нуждалось в подтверждении. – Зато с девушкой познакомился. Красавица, – он рассмотрел Эшлин с ног до головы.
– Это и есть мой друг, как вы могли понять, – вмешался Эдвард. – Он Аодан, Аодан Брегон. Старинное имя, слышали?
«Огонь. Судья», – мысленно перевела девушка. Ей нравились значения. Имена, как и цветы, должны были нести значения. Вот имена Эдварда при всем своем звонком и пестром многословии значения для нее не несли. Она назвала бы его Кэйлин – «щенок». Или Тиджернак – «дитя лорда». Тогда имя было бы им, а он – именем.
– А это Эшлин Ежевика, и она издалека, – продолжал Эдвард-Кэйлин-Тиджернак, – как ты мог заметить. Зато особый талант. Это ее сам магистр Бирн привез!
– Ну и ничего, я тоже из маленького города, – пробасил Аодан. – Если кто будет обижать, позови меня. А если девчонки станут задаваться… ну, в смысле леди – подружись с теми, кто не будет, да и все.
– Преувеличиваешь, дружище. У нас, Эшлин Ежевика, тут нечто вроде равноправия золотого века. Лев лежит рядом с ягненком, деревенский парень учится вместе с принцессой, примерно так.
Эшлин не очень хорошо понимала, о чем ей говорят, но улыбалась – оба юноши выглядели милыми. Не слишком умными, возможно, но милыми.
– А что ты делал на ясене? – все же спросила она. – Ты смотрел на птиц? Или делал оберег от гадюки?
– Нет-нет! Ой, про оберег от гадюки я еще спрошу, я такого не слышал. Видишь ли…
На Эшлин обрушился сверкающий водопад слов, из которого выяснилось, что некий профессор Тао из «той самой империи Мин за морем, откуда чай и фарфор везут», крайне жестоко и ужасно высмеял Эдварда, и теперь тот хочет… нет, не отомстить, конечно же, просто пошутить. Для этого было припасено ведро воды, и оставалось водрузить его над дверью беседки, где означенный профессор погружался в некое состояние сна с открытыми глазами и выходил всегда освеженный. По плану Эдварда и Аодана ведро должно было опрокинуться на профессора Тао, освежив его с ног до головы. Чистой водой, конечно же, ничего худшего!
– Просто Аодан тяжелее меня. Я лез по ясеню на беседку, пока без ведра. Но что-то покосилось. Поэтому хорошо, что без ведра.
– Давайте я залезу, – Эшлин оценила ясень и беседку. – С ведром. Это, конечно, если у вас можно так шутить над старшими. Я еще не знаю ваших обычаев.
– Нужно, – сказали оба юноши, – а если что, мы скажем, что это мы придумали. Неужели влезешь?
Брендону не удалось быстро вырваться из цепких лап Ученого Совета. Риан хотел разделить на всех ответственность за отказ герцогу Горманстону в магическом будущем его сыночка. Рядом так нетерпеливо, будто его за дверьми ждал десяток непредсказуемых ши, постукивал сапогом по полу ближайший друг Брендона – Финнавар Дойл. Он последний месяц не вылезал из северной башни, колдуя над своим, как его успели прозвать, «гробом вечности». Профессор Дойл мечтал создать артефакт, способный заставить человека вспомнить всю жизнь, начиная с рождения. Риан ворчал, что Финнавар сейчас-то не может запомнить расписание, куда ему вспоминать что-то из младенчества. Только Брендон понимал тягу друга к созданию вещи, способной обмануть время. В ремесле проще: создал шедевр, одобренный мастерами, и сам стал мастером. В магической науке сложнее – создай то, не-знаю-что, докажи коллегам, что оно важно, и тогда, может быть, войдешь в историю.