— Что тебе требуется для работы? — спросила она Алекса. — Тишина? Покой?
— Хорошая глина, — отозвался тот.
С хорошей глиной в колхозе была напряженка — в ближайших оврагах водилось только какое-то недоразумение.
— Сделай Ленину голову из папье-маше, — присоветовал Алексу Жека.
Но Миша тут же забраковал эту идею:
— А если дождь пойдет? Представляешь, если на глазах у комиссии голова раскиснет, а потом вообще отвалится?
— Ну, можно еще из пластилина… А сверху зубной пастой покрасить, чтобы было одного цвета с туловищем.
В конце концов посланный в город Гаврилыч привез поделочной глины и мешок алебастра, так что проблема с материалом была решена.
— Еще мне нужен образец, — сказал Алекс. — Я вашего Ленина плохо в лицо знаю.
По распоряжению Никаноровны в Красный уголок перетащили все имеющиеся в наличии почетные грамоты, знамена и юбилейные рубли.
— Справишься? — с надеждой спросила она Алекса.
— Постараюсь.
— Постарайся, миленький, постарайся… А то ведь мне тоже голову открутят.
В обмен на восстановление утраченных ценностей Алекс получил право общаться с колхозниками. Более того, Никаноровна распорядилась, чтобы школьники провели для него пару опросов и показали ему свои песенники и дневники друзей.
Фольклорная коллекция Алекса быстро пополнялась. По сути, он учил язык заново: как оказалось, ни рафинированная бабушка, ни авторы учебников понятия не имели о том, как правильно выражаться по-русски. Чего стоили одни проклятия, посылаемые Гаврилычем в адрес продавщицы тети Дуни!
«Потомки наверняка оценят мои труды и назовут в мою честь какой-нибудь славный корабль в составе Тихоокеанского флота», — думал Алекс.
Кстати, Гаврилыч после случая с памятником воспылал к нему бурной любовью.
— Я теперь твой должник, — говорил он и беспрестанно пил за здоровье Алекса все, что горит.
В ход шел «Тройной одеколон», политура и даже жидкость для полоскания зубов, неосторожно оставленная Алексом на умывальнике.
— Хорошая у тебя самогонка, — нахваливал Гаврилыч своего благодетеля. — Больше нету? Сам выпил, да? Ну ничего, мы с тобой можем к бабке Нюре съездить. Она такой первач гонит — о-о! А песни поет лучше всякого радиоприемника. Если что, ты мне свистни: мне собраться — только подпоясаться.
И все бы было хорошо, но только планы Алекса насчет Марики не спешили воплощаться в жизнь.
Поначалу он все ждал от нее какого-то знака. Ведь тогда, после случая с памятником, он явно произвел на нее впечатление. Этот взгляд, это смущение, эти осторожные слова — все свидетельствовало о том, что у него есть шансы на быструю победу.
Однако время шло и ничего не менялось.
Они встречались на посиделках у общего костра или на крыльце общежития, иногда говорили на какие-то незначительные темы, но Марика еще ни разу не дала ему шанса на что-то большее. Можно было подумать, что она вообще избегает его.
«Может, у нее все-таки есть парень? — в растерянности думал Алекс. — Или она лесбиянка?»
Порасспрашивать ее однокурсников он стеснялся: проявлять внимание к женщине, которая тебя не хочет, было несолидно.
С горя Алекс даже начал ухлестывать за другой девушкой, Валей Громовой. Но и это не произвело должного эффекта. Марика оставалась замкнутой и неприступной, как дворец китайского императора.
Солнце не по-осеннему припекало. Воздух был свеж и чист, из рыжего леса на краю поля доносился грибной запах.
Распределившись по бороздам, студенты занимались сбором урожая: девушки выбирали картошку из земли, а парни оттаскивали ее к дороге.
Марика неторопливо складывала картофелины в ведро. Половина из них была искромсана уборочным комбайном — он был неисправен и слишком высоко срезал пласт земли. Но нормативы студентам засчитывали по весу, поэтому все не стесняясь скидывали и порченые, и непорченые клубни в одну кучу.
Вчера Лядов на линейке орал, что это саботаж, что из-за студенческой нерадивости сгниет половина урожая.
«Ну и пусть сгниет, — думала Марика. — Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем».
Честно говоря, ей уже до смерти надоело это вавилонское рабство. Вот было бы здорово собрать вещички и нынче же поехать домой, в Москву! Кто тебя держит? Никто.
Никто, кроме общественного мнения. Попробуй только отказаться работать! Все тут же начнут пальцем показывать: мол, гляньте-ка на эту единоличницу! Оторвалась от коллектива, себя лучше всех считает. Белоручка!
А это стыдоба, каких мало, ибо чернозем под ногтями почетен даже для дирижеров камерных оркестров.
Хорошо тем, кто имеет блат в деканате! С его помощью можно устроиться так, что и боги будут завидовать: от поездок на картошку тебя освободят, на прогулы будут смотреть сквозь пальцы, на всех экзаменах поставят на балл выше. С Марикой в группе училась Танечка Самсонова, у которой папа работал в Совете министров: так она вовсе не знала, что такое колхоз или уборка территории вокруг института.