– Попить принеси, а то тут душновато как-то. И это… мне бы в туалет надо.
– Э… Куда?
– В сортир, в нужник, в уборную!!! – рассерженно заорала девчонка. – Пописать, короче. Понял, дебил?
– А-а-а! – пацан закивал головою. – Так бы сразу сказал… сказала. Ну, пошли.
Щурясь от солнца, Женька с удовольствием вышла во двор, вдохнув полной грудью терпкий майский воздух, напоенный запахом первой листвы и пряных трав. Синее, с белыми клочками облаков небо казалось нарисованным, как и этот деревянный замок, словно из волшебной сказки, легкий ветерок ласкал…
– Эвон, туда иди, на задворье.
Гречко потянул девушку за руку.
– Вона!
За хоромами, как поняла Тяка, на заднем дворе громоздились какие-то неошкуренные бревна, тес, а позади, у самого частокола, виднелось небольшое строение – то ли абмар, то ли банька.
– А ты что стоишь-то? – расстегнув пуговицу на джинсах, Женька обернулась. – Извращенец, что ли?
– Интересно мне.
– Хо! Интересно?! Ах ты полудурок…
– Интересно – дева, и в портах. Почему не в сарафане варяжском, не в платье?
– А ты по лесу-то в сарафане побегай, ага!
– По лесу? Да, не очень-то лихо. – Гречко неожиданно засмеялся. – Лучше уж тогда и правда в портах. Токмо ведь не дело деве по лесам бегать, ее дело замуж выйти да деток рожати, вскармливати.
– Деток рожати, – скривившись, передразнила Женька. – Умный ты, как я погляжу. Ладно, уйди уже, дай пописать.
Справив свои дела – не особо-то и хотелось, но раз уж на улицу вышла, – пленница застегнула джинсы – эх, их еще зашить бы! – и снова огляделась вокруг. Высокий частокол не давал никакой возможности хоть как-то через него перебраться… хотя, если б были веревки да пара карабинов… Да можно и без карабинов, связала бы «стремя», веревку б на бревно закинула – и поминай как звали! Впрочем – а куда бежать-то? Да все равно… лишь бы из плена вырваться. Для начала хотя бы… А там поглядим.
А ведь мысль! Где-нибудь веревку найти. Где… У пацаненка этого спросить? Типа – повеситься…
– Все? – любопытствуя, выглянул из-за угла Гречко. – Дела свои справила? Тогда милости прошу в горницу. Не велено тебе на дворе бытии.
– Это кем это не велено?! – вскинулась Тяка. – Да я…
– Сказано, ежели кочевряжиться будешь, Кондея позвати… тот с кнутом придет, охолонит. Звать?
– Черт ты худой!
Погрустнев, Женька махнула рукой – связываться с кнутом не хотелось, знала – с этих чертей станется, вполне могут всыпать плетей, с удовольствием даже.
И снова узилище, унылая полутьма, сундук, лавки. И мысли, мысли, мысли… Такие, что хотелось умереть! Их нужно было гнать, и Женька гнала, как умела…
Усевшись к окну, пленница все смотрела во двор, все пыталась хоть что-то высмотреть, а что – не знала сейчас и сама. Что-то. Чтоб помогло выбраться отсюда. Или кого-то, кто бы помог.
Никого и ничего подобного через оконце, увы, не виделось. Нет, проходили мимо какие-то мужики, парни, девки – но все при деле, с вилами, с топорами… вот парни потащили куда-то бревно… девчонки погнали уток…
За дверью вновь завозились. Надо же! И кто б это мог быть?
– Поснидать принес, вот, – вошел-поклонился Гречко.
В руках мальчишка держал глиняный горшок с чем-то дымящимся:
– Каша! Маслом льяниным заправлена, да с шафраном – умм! Вот те ложка…
– Что, прям из котелка, что ли?
– А чего ж! Это не все еще, посейчас еще еды принесу – кушай-наедайся. Голодом тя морить не велено.
– Спасибо большое! – язвительно скривилась девушка.
Каша – вроде бы просо, только сильно разваренное – оказалась на вкус весьма специфичной – Женька и ложки не смогла проглотить: льняное масло не особенно-то кому нравится, да и шафран, и какие-то пахучие коренья – явно на любителя экзотики – гурмана.
Слава богу, Гречко принес еще и печеной рыбки и даже пирог-рыбник, щуку с форелькою Така уплела за обе щеки – вкусно, хоть, опять же, почти что без соли.
– Счас квас-от принесу… Кашу-то чего не ешь?
– Да не лезет уже. Может, ты скушаешь?
– А и съем! – забыв про квасок, облизнулся мальчишка. – Ложку-то дай, ага.
Пока Гречко – Гремислав – ел, хитрая девушка выспрашивала его обо всем, что приходило в голову. О семье, о городе, и вообще – о жизни.
Парнишка отвечал охотно, хоть и с полным ртом, правда, все больше нес какую-то чушь, в коей Летякина, к слову сказать, ни черта не понимала. Про воинов заявил только, что те – «добры вои Святославьи», город назвал Ладогой, а про семью сказал, что «рода здешнего, при Кузьме-огнищанине живаху».
– Огнищанин-то ить от Довмысла, воеводы княжьего! И двор се – его.
Женька тихонько застонала:
– Слышь, Греча. Ты на самом деле такой или притворяешься?