– Вижу, платье-то впору пришлось. – Стемид шмыгнул носом и, глянув на Женьку, стеснительно произнес: – Ну, ты это, садись… госпожа.
Красавица не слышала его слов – уставилась в одну точку.
– Чего это с ней, Урмана? Так и будет?
– Отойдет, – спокойно заверила колдунья. – Однако Довмыслу-воеводе скажи – пущай еще пару дюжин монет золотых ромейских прибавит.
– Солидов? – Молодой варяг не отрывал восхищенного взора от Женьки. Впрочем, как и все.
– Солидов, солидов, – покивала Урмана. – Умаялась чаровать! Зато и вышло все как надо. Нечего вам иную искати.
– Это славно… славно, что нечего… эта-то – чудо, как хороша! Ох, Урмана, недаром народ на тебя жалуется – мол, то град накличешь, то дождь на неделю.
– Пустые глупые люди. Сами не знают, что говорят. Так про монеты-то ромейские не забудь, напомни.
– Скажу.
– Так езжайте уже, чего толпитесь?
– Погоди, бабка! – повернулся один из воинов. – Дай насмотреться – когда еще такую красоту увидим!
Женька равнодушно уселась в носилки. Кругом все было словно в тумане – какая-то ухмыляющаяся старуха, воины в кольчугах и шлемах… крепостные ворота… заборы и частоколы вокруг…
Вечерело. На опустевшей рыночной площади, у столба, бездомные псы рвали на куски мертвое тело. Девичье.
Стемид пригладил бородку:
– Воровка-то отмучилась, видать. На том свете не будет страдать, да поможет ей Фрейя. Все же страшную смерть приняла, не в постели померла.
Пожалел!
Женька вздрогнула, вспомнила – эти кровавые куски – это ж та же самая дева, воровка, раба, которая… которую…
Да уж, выходит, взаправду все… Средневековье!!! Однако что же делать-то?
На дворе усадьбы Женьку встречал Довмысл. Спрятав длинные руки за спину и выпятив вперед живот, он стоял напротив распахнувшихся ворот, прищурив глаза и ухмыляясь. Однако при виде выбравшейся из паланкина красавицы глумливая улыбка его ту же сошла с лица.
– О, боги! Сварог и Сварожичи, внуки Стрибожьи! Это… она?
– Она, она, дядько Довмысл. – Стемид распрямил плечи с таким гордым видом, будто это именно он, и никто другой, приложил руку к чудесному преображению похожей на отрока чернавки в этакую красу деву, истинную княжну, обликом схожею с солнцем!
– Малинда, – глядя девчонке в глаза, тихо протянул воевода. – Сейчас немного отдохни, дева, да поедем к Хакону-ярлу на пир.
– А кто это – Хакон-ярл? – лениво поинтересовалась красавица.
– Наместник ладожский. Должна бы знати.
– Должна, да не обязана, – огрызнулась Женька, но тут же взяла себя в руки… вернее, кто-то ее взял… заговоры Урманы – вот кто!
– Навестим Хакона-ярла, что ж. Он сам звал, или мы напрашиваемся?
– Сам, – поспешно – и куда только прежнее-то презрение делось? – кивнул Довмысл.
– Тогда можно, тогда пойдем, – оглянувшись с крыльца, дева махнула рукой. – Мальца вашего, Гречку, пришлите. Пусть кваску принесет.
– Очам своим не верю! – проводив красавицу взглядом, доверительно бросил Стемиду Довмысл. – Была… не знамо кто, а стала… Истинная княжна! Ужо, будет доволен Святослав-князь и наградит нас с тобою щедро! Этакая-то дщерь – сам бы женился.
– И я б! – Молодой варяг охотно поддакнул старому воеводе.
Тот ухмыльнулся:
– Ох, Урмана, ох, волхвица – не подвела! На словах что сказала?
– Сказала – нечего другую искать.
– Так и не будем.
– Еще монет ромейских просила подбавить, солидов.
– Ах, Урмана, Урмана, – покачал головой Довмысл. – Хвалится, что боги ей все дают, а от солидов не отказывается. Верно, на тот свет хочет с собой забрати. А сработала славно! Вона какая дева-то стала. И тако понятно всем – княжна, не кто-нить. А что ране ее в портках видали, так то и ясно – тонула, одежку скинула, а уж потом одели во что было, так?
– Так, дядько Довмысле, так.
– Ну, идем, Стемиде. Я чаю, и мы отдохнем чуть.
Дверь в горнице теперь уже никто не запирал, но двух воинов в кольчугах и с короткими копьями для охраны приставили, те гордо стояли у крыльца, никого, кроме младого отрока Гречки с большим глиняным кувшином, к деве весянской не пропуская. Да никто и не рвался – попробовали бы! – а вот поодаль толпились, вдруг да выйдет на крыльцо красавица – хоть одним глазком поглядеть. Все Гречке завидовали – тот-то прямо в горницу забежал…
Да там и споткнулся, едва кувшин не уронил, хорошо, Женька с лавки рванулась, подхватила:
– Ты чего, чудо, падаешь-то? Забегался? Ноги не держат.
Дрожа, паренек повалился навзничь:
– Не вели казнити, госпожа моя, за вольности, за язык глупый, невежный.
– Ну, вставай уже! – улыбнулась Женька. – Кваску попьем, побазарим. Что с тобой сделалось-то? Ведь так хорошо песни пели.