Скорее всего, двор был аккуратно вымощен камнем также, как и улицы города — колеса при движении по нему издавали тот же ровный "тутукающий" звук.
Зеленая изгородь по обеим сторонам дороги, имела вид слегка запущенный, отросшие ветки цепляли матерчатое покрытие повозки словно когтями. Пытались может, предостеречь? Спасти? Может, и спасти. А может, просто поиграть.
"Что же будет — то... — подумалось Амелле впервые за всё время её плена — Мамочки, мамочки..."
Странно, но чувство опасности, по всей логике должное появиться уже давно, нашло себе жертву только сейчас. И, обрадовавшись тому, что нет в теле её ни капли чудесного сиропа — защитника, потихоньку принялось терзать, будить спящий разум, нагоняя панику.
— Нелли, — быстро и заискивающе прошептала девушка — Пока едем, расскажи, что за Каратель? Он... кто?
Охранница, обернувшись на эти слова, поджала губы:
— Опомнилась? Отлично! Боишься? Тоже отлично — он это любит. Ну, слушай. Пару слов скажу. Маг он, боевой. И вроде, в зверя какого — то обращается. Только это не точно. Правда или нет, не знаю. Может так, болтают. Сильный, каких почти нет. Весь этот город — его. Ему Дангорт сам Правитель подарил за особые заслуги. Слышала про бойню с Леманарским Государством? А про Синский Бунт? Ну да, что ты могла слышать в своем козьем стойле...
Но, получив от девушки ожесточенные, подтверждающие кивки, продолжила, чуть склонившись к ней:
— Раз слышала, поймешь. Он головы синским магам голыми руками рвал, ясно тебе? Ясно? Леманарского Князя сам казнил — вывел на площадь и брюхо распорол, на глазах у всех. А потом заставил того, еще живого, свои же кишки жрать. Двух сыновей Князя принудил на отца смотреть, пока тот подыхал. Один вырвался бежать было... не получилось. Догнали его, и псам скормили! Или свиньям? Не помню, как точно рассказывали, да и не суть важно. Тебе одно надо уяснить — язык свой и нрав привяжи. Вот тогда, может быть...
Амелла закашлялась.
— Я ему зачем? — спросила она, глядя рассказчице прямо в глаза — Здесь нет ему девок?
Та готовно кивнула, и зашипела дальше:
— А вот нет! Каких приводили ему, толку мало. Ночь, две, а то неделю промучает, и под зад пинком. Но эти, кого он сам выгнал, не пустые уходили. Добротно так монет он им насыпАл. Монет, одежду. Побрякушки золотые. Одной из них лавку купил, в городе. Молоком эта баба теперь торгует. Некоторые у него дохли, и непонятно почему. Вот вроде здоровая девка. Живет с ним. А потом — бац, и гроб. Неясно, что там было. Может, он сам их... того. Но вот прошлая, как раз перед тобой была, год где — то назад руки на себя наложила. Менериной звали... Такая же как ты была, худая и косы белые. Правда, тихая. Покорная, не чета тебе. Всё молчала больше. Улыбалась. Всем улыбалась: слугам, ему... Наверное, и козлам горным улыбалась бы, и псам бродячим...
— Что она с собой сделала? — выдохнула Амелла, чувствуя, как ледяная вода, заполнившая живот, стекает ниже — Как?
— Не знаю, — покрутила головой Нелли — Мне здешняя прислуга сказала, что сама она... Не как прежние, а сама себя почикала. Да и... карацит с ней, с этой трехнутой! Сдохла и сдохла, дерьма ей в рот. Ты, главное, не будь такой. Слушай, что скажу...
Подвинувшись ближе, охранница, почти придавив своим объемистым телом к стенке экипажа девицу Радонир, горячо зашептала той в самое ухо:
— Не дури главное. Покорись. В выигрыше будешь! Я тебя как увидела, обалдела. Ты почти копия эта дура Менерина. Каратель по ней почти год страдает! Так своим обличьем размягчишь ему сердце — то, перестанет лютовать...
— Тебе что за резон? — прищурилась Амелла. Теперь лед, наполнивший ее по самую макушку, медленно начал превращаться в сталь — Что тебе с братьями до его лютовства? Не над вами же он лютует?
Повозку коротко тряхнуло.
Девушка, посмотрев вбок, в окно, заметила еще одни ворота. Такие же тяжелые и покрытые изморозью, хотя какая изморозь ранней осенью? Так, показалось! Возможно, это опять моросит дождь.
— Я ж объясняла. Братья должны ему, — было прервавшись, Нелли начала опять шипеть — Много должны. Все сроки вышли, а отдавать чем? Хотели вашим имуществом, да у вас лавке что есть, его не устроит. Барахло одно, мусор! Гроггов* немного есть у нас. Плюс — ты. Или... моя дочь.
Женщина перевела дыхание.
Вот так. Не охранница. Не бандюга. Не каторжанка. Просто Женщина. Просто Мать.
— Что пучишь глаза? — голос Нелли осел — Дейне девятнадцать лет. Вот такая же тощая и беленькая. Он таких больше прочих любит. Сказал — вези её, прощу долг...
Девушка пошевелила пальцами рук.
Так и есть. Лед и сталь. Звенящее, тугое железо, покрытое утренней моросью. Сердце — ледяной еж, мысли — клинки...
— Что этот ваш... Карацитов Сын всё больше простушек себе берет? — лязгнула голосом — Он же нейер! Знатный, раз Правитель ему города дарит! Ну и взял бы себе кого повыше! На кой ляд ему твоя Дейна? Она принцесса, что ли?
Бабища покрутила у виска пальцем:
— Думай башкой. Кто же из нейеров ему дочерей будет отдавать? Дангортская знать гроггами от него откупается! Смердакам, ремесленным или торгашам нечем. Отдают семьи девок, у кого есть они. Из других княжеств брать — смута начнется, Правителю это тоже не надо. Вот и таскают Карателю местных простушек. Да им и на руку, девкам этим! Что ей жить в нужде, да в пыли? Так хоть маленькая, но возможность выгрести. Та же, молочница, выгребла? Вооот, и другие тоже хотят!
Немного, да и сбивчиво рассказала Нелли, но даже этих скудных рассказов хватило девушке для того, чтобы заставить себя успокоиться, и начать укладывать мысли в голове, как товары в лавочной кладовой.
Просто уборка, как они делали это с Николасом, когда... СТОП.
Не сейчас. Потом. Всё потом. Теперь же...
...Теперь же было то, что было — экипаж, мелко потряхивая боками, медленно въехав в открытые ворота.
Подкатив к широкому, низкому крыльцу с каменными ступенями, он резко замер, будто натолкнувшись на преграду.
— Всё, выходи, — велела Нелли пленнице — И помни, о чем тебе говорилось.
Амелла Радонир запахнулась плотнее в плащ, слишком тяжёлый и широкий для неё. Следуя за грузно спустившейся со ступенек повозки охранницей, последовала за ней, давя хрустящую от льда траву и мелкий гравий дорожки, ведущей в дом.
Дом был огромен и темен, а ступени и впрямь обледеневшие.
Хотя, может, это был и не лед, а просто слезы.