– Продолжай! Но – берегись! Говори только то, что можешь доказать.
Черная маска вытянул руку и грозно заговорил:
– Ты, Бофор, обольстил дочь грека Абу Короноса и стал причиной ее смерти. Неужели ты станешь отпираться и от этого? У тебя разгорелись глаза на богатства старого грека, и ты заключил его в Бастилию! И выпытывал признание, где спрятано его золото. Ответом тебе было проклятие страдальца, которого ты лишил счастья всей жизни, любимой дочери и свободы, Анатоль Бофор!
Герцог отпрянул. Голос, который и короля заставил вслушиваться напряженнее, и особенно последние слова вызвали в нем неясное подозрение или, скорее, предчувствие, бросившее его в дрожь. Что‑то знакомое слышалось в этом голосе.
Холодный пот выступил на лбу герцога. Ему почудилось, что земля качнулась под ногами. Угроза, нависшая над ним, могла испугать кого угодно. Его привычная жизнь, его могущество могли рухнуть и развеяться в прах, вызвав злорадное торжество врагов. И сейчас в голове герцога бился один вопрос – кто же этот окаянный незнакомец, взявший на себя исполнение предсмертной клятвы проклятого грека?
Черная маска между тем продолжал:
– Но ты виновен не только в смерти Абу Короноса и его дочери. И не только в страданиях несчастной Серафи. Если бы я вздумал перечислять весь ряд твоих бесчисленных злодейств, то я не закончил бы до утра! Но станешь ли ты отрицать, что неотступно преследовал сына несчастной Серафи Марселя Сорбона, обрушив на него все мыслимые и немыслимые несчастья, угрожая смертью, бросив в каземат Бастилии, а потом на каторгу? Будешь ли ты отпираться, что направил в Марселя Сорбона пулю из пистолета твоего подлого сообщника Марильяка?
– Остановись, маска! – воскликнул король. – На земле есть только один человек, который может смело бросить Бофору подобные обвинения. Это тот, кого ты сам только что назвал: только Марсель Сорбон может подтвердить и доказать правоту твоих слов!.. Сними маску!
– Я повинуюсь, ваше величество!
Маска упала на землю.
Король и герцог одновременно издали восклицание. Первый – радостное, второй – похожее на проклятье.
– Да, ваше величество. Это я – сам Марсель Сорбон, маркиз Спартиненто.
Бофор почувствовал, что земля уходит из‑под ног. Черная маска оказался прав, грозно объявив, что герцог уже дошел до конца своего пути, и дальше – только гибель.
Король застыл, охваченный самыми противоречивыми чувствами. Внутренняя борьба явно отражалась на его лице. Королю очень хотелось, если и не оправдать герцога, брата своей возлюбленной Серафи, считая его если и не совсем безвинным, то, по крайней мере, не так уж и виновным. Но обвинения были тяжкие, преступления – несомненные, а обвинителем выступил его собственный сын, перенесший и выстрадавший так много, что король не мог усомниться в правоте его слов. То немногое, что рассказала Серафи, тоже служило подтверждением. Да и маркиза Помпадур не раз прозрачно намекала, что герцог способен на любую подлость.
– Да, ваше величество! Я, Марсель Сорбон, утверждаю, что при особе вашего величества находится недостойный негодяй, который злоупотребляет вашим доверием и благосклонностью. Осудите меня, ваше величество, на любое наказание, если в моем обвинении найдется хоть одно слово неправды!
– Что вы можете возразить против этого, герцог? – с мрачной холодностью обратился король к Бофору. – Оправдайтесь, если можете. И я даю вам слово короля, что не откажу в справедливости. Но я боюсь, что вы не сумеете оправдаться, – вы явно чувствуете свою вину. Это видно по всему. Говорите же!
– Это просто коварная месть, ваше величество, не более, – решительно ответил герцог, ища лазейку. – Господин маркиз перешел на сторону моих врагов и в союзе с маркизой Помпадур нападает на меня.
– Герцог! Приказываю – ни слова больше! – резко оборвал его король. – Маркиз – мой сын и ваш племянник. Он не осмелился бы обвинять вас в столь тяжких преступлениях, не имея на то веских оснований.
Марсель кивнул и твердо проговорил:
– Клянусь богом и людьми, что Анатоль Бофор совершил многочисленные преступления, незначительную часть которых я только что перечислил. И я не заключал союза с маркизой. Я пожелал вступить в бой один и прибегнуть к справедливости короля, а не к заступничеству отца.
– Я до сих пор не переставал сомневаться в возможности подобного. И даже избегал вникать в причины страданий Серафи, доставленные ее родным братом, – с досадой на самого себя проговорил король. – Вы помните, конечно, что, когда маркиза представила мне капрала Тургонеля, я отказался выслушивать его свидетельства. Мне тягостна была сама мысль лишить вас своей милости. Но теперь, когда маркиз Спартиненто обвинил вас в столь тяжких, ужасных преступлениях, я вынужден приговорить вас… Вы изгоняетесь из придворного круга.
Герцог вздрогнул и сжал зубы.
– К тому же, как ни прискорбно, вам не удалось оправдаться или хотя бы как‑то вразумительно объясниться, – продолжал между тем король со вздохом некоторого сожаления. – Поэтому решение мое твердо и окончательно.
Герцог снова вздрогнул. Он стоял, чуть подавшись вперед, словно готовился принять следующий удар.
И этот удар последовал – король под конец своей речи сурово и надменно произнес:
– Я полагаю, Анатоль Бофор, что вы добровольно сложите с себя свой титул. Поскольку я намереваюсь пожаловать его более достойному – в вознаграждение за перенесенные страдания и горе… – Он горько усмехнулся. – Прощания не надо – не станем устраивать сцен. Вы сами заставили меня поступить так.
Король отвернулся и, подав руку маркизу, направился с ним обратно во дворец.
Анатоль Бофор остался один. Он неотрывно следил, как его злейший враг не спеша уходит по аллее под руку с королем.
«Ты поплатишься за это, жалкий ублюдок, – с дикой ненавистью подумал он. – Наши счеты не кончены. Тебе посчастливилось отомстить и низвергнуть меня, но я увлеку тебя за собой. Не радуйся преждевременно‚ – Бофор сражается до последнего вздоха. Ты не уйдешь от расплаты, даже если это будет стоить жизни мне самому!»
Медленно идя по аллее, король никак не мог успокоиться.
Марсель, помолчав, проговорил с признательностью:
– Благодарю вас, ваше величество. Вы воздали должное за страдания моей несчастной матери и за страдания доброго старого Абу Короноса.
– Пусть герцогу и не вздумается показываться мне на глаза, – с отвращением сказал король и, покосившись на сына, спросил: – Так это ты все это время скрывался под Черной маской?
Марсель кивнул и пояснил:
– Я пользовался ею, чтобы привлечь ваше внимание к моим словам, вовсе не подозревая, как близка вам та, за которую я хотел отомстить.
– Да, – задумчиво проговорил король. – Все было бы проще, если бы мы не были уверены, что твоя мать умерла.
– Но она, к счастью, жива. – Марсель коротко вздохнул. – Она являлась мне в Бастилии и, наконец, сумела освободить меня. Она появлялась и в Тулоне, пытаясь спасти меня, несмотря на опасности и препятствия… Так и распространился слух о привидении в Бастилии. Я, пожалуй, как‑нибудь загляну туда и объясню коменданту это заблуждение.
Король оживился:
– Я ведь тоже видел привидение Бастилии и даже говорил с ним‚ – оно заклинало меня помочь кому‑то, будя воспоминания моей молодости… Но оставим, сын мой, эти грустные воспоминания. Герцог теперь лишен власти, и опасности больше нет ни для тебя, ни для твоей матери. А я при первом же удобном случае заеду в твой дворец, чтобы навестить бедную, но наконец‑то отомщенную Серафи.
Король умолк, и остаток пути до дворца они проделали в задумчивом молчании.
Бофор осторожно крался за ничего не подозревавшими собеседниками, прячась в тени деревьев. Он сумел подслушать большую часть беседы.
«Ах, так, значит, ты хочешь заглянуть в Бастилию? – подумал он злорадно, услышав слова Марселя. – Ну что ж, поезжай, и ты убедишься сам, что нельзя безнаказанно погубить Бофора… Я раздавлю тебя!» Глаза герцога горели злобой, лицо искажала гримаса. Ему в голову пришла очень важная мысль, и теперь он лихорадочно обдумывал ее, пробираясь к выходу из сада.