Меня объявляют с пафосом: Безупречная Черная орхидея, настоящий бриллиант, лучшее, что сотворила Вселенная. Я прикрываю глаза пытаясь убедить себя не слушать этот бред. Задача проста: выйти, улыбнуться и молча ждать объявления имени победителя торгов. Но это невыносимо тяжело. Почти так же, как и выйти на круглое вращающееся возвышение, где меня, словно алмаз, подсвечивают голубоватыми светом софитов. Платформа медленно крутится, чтобы каждый, то готов потратиться, смог хорошенько рассмотреть лот со всех сторон. Почему-то представляю себя курицей в микроволновке, и некоторые взгляды действительно обжигают.
— Стартовая цена за самый прекрасный цветок нашей коллекции - сто тысяч! - Аукционист поднимает деревянный молоток, всем видом подстегивая толстосумов не скупиться и поднимать.
Романофф наклоняется к своему помощнику и тот громко объявляет:
— Сто десять!
— Сто двадцать! - раздается из глубины зала.
Я не вижу, кто это, но аукционист, посмеиваясь, говорит:
— Господин Шадрин сегодня в ударе!
Шадрин? Он уже купил двух. Зачем ему я?
— Хочу разбить дома розарий, - отшучивается в ответ Шадрин - и мне остается молить богов, чтобы он поскорее отвалился.
Аукцион продолжается и очень быстро моя цена переваливает за отметку в двести пятьдесят тысяч. Меня бросает в пот, ладони становятся противно влажными, когда замечаю взгляд, которым Шэ’ар смотрит на меня через весь зал. Он знает то, что знаю и я - ему здесь нет равных. В конечном итоге это все - лишь игра, чтобы поиграть на нервах соперников и покрасоваться.
Как же глупо было соглашаться! И еще более наивно полагать, что я отделаюсь легким испугом. Взгляд Шэ’ара многозначительный: заполучив меня, он сделает все, чтобы припомнить мне выходку в ресторане.
— Триста! - объявляет помощник Романофф.
— Триста пятьдесят, - тут же отзывается Шэ’ар.
Под потолок, словно вспугнутые птицы, поднимаются удивленные вздохи. Аукционист заносит молоток для громкого удара и начинается отсчет.
— Триста пятьдесят тысяч - раз! - Удар отдается у меня в голове. Хочется зажмурится, хочется скинуть туфли и бежать со всех ног, подальше от этой жизни, в которой мне больше нет места, подальше от прошлого, которое проросло сквозь бетонную могильную плиту. - Триста пятьдесят тысяч - два!
Мне нечем дышать. Паника хватает за горло и душит, душит…
— Пятьсот тысяч, - раздается мелодичный женский голос, и на миг мне кажется, что это Нана пришла спасти меня из этой авантюры.
Но, конечно же, это не она. Никто не знает, что я здесь, и тем более я бы не позволила сестре решать мои финансовые проблемы. Достаточно того, что она уже для меня сделала и что я все равно, вопреки всему, не могу искренне за нее порадоваться.
На этот раз удивление куда громче. Я жмурюсь, пытаясь увидеть, кто моя неожиданная спасительница, и почему-то ее лицо кажется смутно знакомым, но попытки вспомнить ничего не дают.
— Итак, пятьсот тысяч - раз!
Шэ’ар недовольно оборачивается и на миг мне кажется, что эта женщина и для него совсем не незнакомка.
— Пятьсот десять, - не сдается Романофф.
Шэ’ар поднимает еще на десять тысяч, но незнакомка, прижимая пальцем к уху гарнитуру, получает новые указания. Лучезарно улыбается и объявляет новую цену:
— Шестьсот.
Теперь понятно, что она - представитель покупателя, который пожелал сохранить инкогнито. И это пугает сильнее, чем злой, как демон, Шэ’ар, который понимает, что добыча стремительно уплывает из его рук. Романофф машет сухой немощной рукой, и его ассистент дает знак, что он больше не участвует в торгах. Остается незнакомка и Шэ’ар: он поднимает - и она отвечает, поднимая следом, но уже на несколько порядков выше. Зачем это все, если уже сейчас понятно, что она может поднять сразу вдвое? И для кого этот спектакль, если настоящего покупателя все равно никто не узнает в лицо? Может даже показаться, что то, с какой легкостью незнакомка поднимает ставку - не что иное, как попытка щелкнуть Шэ’ара по носу. Но зачем?