Девушка в стороне не осталась, взялась помогать — нарезать салаты, вслух вспоминая старые наши присказки-поговорки:
«Стоит в поле бык печеный, в одном боку нож точеный, а в другом — чеснок толченый».
Главным кухарем здесь был мужчина, которого бы Леда тоже за русского не приняла. Уж больно ликом черен, глазами раскос, да скулами высок. Звали его Абрим. И прежде он девушку не обижал, еще с первых дней, когда Леда тоже на правах служаночки здесь обитала. А теперь с будущей княгиней даже чаще стал разговор вести, кулинарные секреты запросто раскрывал.
Потихоньку выяснила Леда, что Старший Князь очень любит распаренную овсяную кашу, обильно сдобренную сливочным или конопляным маслом, а также суп-ботвинью со щавелем. Ну, и кулебяку, конечно, расстегаи и медовуху. А вот редькой брезгует, и дичь не жалует сильно, зато уважает соленые грибочки и губы. Про «губы» Леда удивилась сперва, а потом уже чернавушка ей разъяснила, что «губами» здесь называют трубчатые грибы вроде маслят, подосиновиков и белых, а вот те, что с пластинкам по низу шляпки — грузди, рыжики, да лисички — это и есть для местных самые настоящие грибы.
Оконца-волокуши раскрыты навзничь, духмяный жар в кухне стоит, томятся в печи кисели, остывает на шестке жженка для медового сбитня. Славный будет пир в обед, а пока надо отнести на длинный дубовый стол, покрытый браной скатерткой, горячий супец да «пуховую» кашу, вдоволь Господ дорогих попотчевать.
Возвращаться в общие покои Леда не схотела, итак всякой всячины напробовалась — от вчерашнего калача до моченых ягод. Может, и не хватится ее Радсей, утром бывало и порознь трапезничали. Девушка выскользнула из кухни прогуляться во двор, а там у ближайшей избы ненароком повстречала Милану.
Рядом с красавицей, чуть приобняв девушку за плечи, стоял видный молодой парень. Сразу ясно — жених. На Леду удивленно глянул, а Милана фыркнула и далее его повела, знать на ближайший лужок для укромной беседы. И Леда скоренько захотела вернуться в терем, уж больно много теперь чужого люда вокруг находилось. Девиц незнакомых из поселка набежала целая туча, щебечут словно пичуги, поглядывают на дружинных. Коробейники какие-то откуда ни возьмись — разные товары предлагают, а мимо княжеского двора мужчины бородатые, осанистые прохаживаются, вроде что-то меняют, да торгуются. Одно слово, закипела жизнь в Гнездовье, прибавилось народишку разом.
Радуня встретила на крыльце, обняла за шею:
— Куда ж ты пропала? Спрашивал дядюшка о тебе…
«Это который же, интересно», — усмехнулась про себя Леда, и только перешагнула порожек, как увидела Князя. Вперед к ней прошел, наклонился низко, едва ли не в ухо шепнул:
— Чтобы впредь со всеми за столом ела. Бегать от меня станешь — накажу! Не посмотрю, что в невестки метишь.
Глянул снова куда-то чуть поверх головы, стиснул пальцами плечо, отводя с дороги. А Радунюшку и вовсе двумя руками ухватил и подкинул к небу, аж завизжала племянница от восторга. Смотрела Леды на их забавы, закусив губу. «И вот как подойти к такому, как попроситься в Долину… Нет, даже разговор боязно заводить, может, Радсей сам его убедит мне помочь. Может, только ради брата согласится Змей выполнить мою просьбу…»
Многоголосо и суетно потекли теперь летние дни. Близился август, а там не за горами и провожать Молодого Князюшку в последний поход, прочь от Белого дня в Царство Ночи. Только никто в Гнездовье о том и не вспоминал, будто сговорились. Сам же Радсей, если порой и одолевала кручина, грусти своей на людях не показывал. А только и дела все забросил, о чем ни от кого не слыхал попрека. Годар и охоты устраивал, и на торжки ездил, местных старшин и воевод навещал, следил за порядком в своих землях.
Младший же завсегда оставался дома, подолгу на завалинке у терема сидел, играл на своей дудочке, чужие сердца тешил, а что до своего… Верно и сам понимал, что недолго осталось, будто бы и не Хозяин уже в хоромах своих, а пришлый Гость. А значит, пора и честь знать, не зря дальняя дорога ждет.
Леда, как могла, старалась тоску друга развеять, просто рядышком сидела, голову приклоняла к плечу, а то и вовсе расчесывала гребнем русые кудри Радсея, напевала любимые песни, да все веселые вспоминать старалась:
— Обернуться бы лентой в чужих волосах, плыть к тебе до рассвета, не ведая страх, шелком в руки родные опуститься легко, вспоминай мое имя, прикасайся рукой…
На ее мелодичный глубокий голос и народ сходился: Арлета с вышиваньем на креслице резное во дворе усаживалась, Радунюшка пристраивалась у колен, бросив на песок под ноги старенькую «тропинку». Даже Годар задерживался у столба, что подпирал навес над крыльцом, долго порой стоял, будто бы тоже слушал.
Леда старалась в его сторону не смотреть. Ни к чему, и без того знает, что не рад ей Старший в своем «гнезде». И ведь вроде бы Князь теперь с выбором брата смирился, слова дурного больше про Леду не сказывал. А чаще всего просто мимо проходил, даже не замечая. Словно не девушка перед ним, а пустое место.
И Леда в свою очередь старалась под руку ему не попадать, странное смущение охватывало вблизи Змея, а пристало ли Михайловой тут робеть? Люди по старинке живут, на быках землю пашут, траву косят вручную, серпы для пшеницы готовят. На зиму начата заготовка дров, к тому ж рубят лес на избы. Растет Гнездовье, вот по осени свадьбы начнутся, надобно старших сыновей отселять на отдельное житье, пришел черед молодым снохам шею гнуть в мужнином доме. Леде-то хорошо, с Арлетой у нее мир да лад, хоть и бранит порой неумехой за неловкое рукоделье, а случается и похвала. Все больше за добрые сказки, да занятные песни.
Раз в прохладный ненастный день собрались все в общих покоях, со стола уж давно было убрано, да что-то не хотелось расходиться по своим комнатушкам в грозу. Арлета сама Радуню и пару дочерних подружек мудреной вышивке обучала, большой мастерицей на то была. Вся одежда братьев ее любящими руками расшивалась. А вот Леда сейчас от занятий отлынивала, сидела на скамье у печи, держала на коленях голову жениха, что подле нее отдыхал на волчьей шкуре.
Радсей, и впрямь, будто задремал, прикрыл светлые очи, даже улыбался мимолетному сновиденью. Рассеянно Леда его кудри перебирала, посматривала порой на дальний угол у окна. Там, за столом Годар восседал. Сложил перед собой тяжелые руки, опять хмурил брови, думал о чем-то своем под гулкие громовые раскаты.
— Спела бы нам чего, Ледушка, — вдруг Радуня попросила, отрываясь от своего полотна, — или сказочку рассказала какую…
— Ты уж давно все мои истории знаешь, чем и удивить-то тебя?
— А про Змея спой! Дядя еще такой не слыхивал, здесь таких басенок никто и не знает.
Леда усмехнулась, ниже голову опуская.
«Придумала тоже — про Змея… А если не понравится ему моя песня, тогда что? Может, ему и вовсе это не любо, когда поминают таких созданий в сказках. О Трехголовом ведь мне никто кроме тебя не говорил, Арлету спрашивала — отмахнулась, даже осердилась ровно. А тут ведь сам…»
— Спой про Крылатого…. - разомкнул губы Радсей, глаза его тоже приоткрылись, обожгли болью, что прежде в глубине где-то таилась.
Леда голову подняла в смятеньи, а тут и Годар повернулся к ней:
— Ждешь, верно, пока я попрошу? Изволь, хотел бы тебя послушать.
— Что же, спою, мне не трудно. Только песня не очень веселая, потом не ругай.
Леда помолчала немного, собираясь с духом и начала…
В горнице большой стало тихо, только чуть потрескивал огонь в печи, догорая, да стучали по жестяному желобу дождевые капли, собираясь в струи, чтобы утечь книзу, наполнить бочку перед крыльцом. Понемногу Леда справилась со своим смущеньем, отвлеклась от безмолвных слушателей, поймала знакомый ритм. Голос ее теперь звучал сильнее, чем в первых строках, сама душа пела в Леде, наружу рвалась, словно кому-то навстречу…