— С обеими моими руками все в порядке, — беспечно отозвался Вильморт, но повторить движение отчего-то не решился. — Но я вижу, вы вовсе не настроены на беседу.
— Да вы будто ждете помощи от меня, лорд Вильморт? — в тоне пленника проскользнуло несвойственное ему сочувственно-издевательское выражение.
— Хотя бы подскажите. Это в ваших же интересах. Если продолжите упорствовать, я ведь могу и пожертвовать вашим несказанно приятным обществом.
Закованный мужчина очень медленно повернул к лорду бледное лицо, кривя губы в подобии иронической улыбки, а потом вдруг рассмеялся, заливистым мальчишеским смехом. «Вы не можете меня заставить, ничего не можете мне больше сделать, мне смешна самая серьезная из ваших угроз» — говорил этот смех.
Фержингард вскочил, разгневанный, уязвленный. На его худом, высохшем лице различимо заиграли желваки. Ему явно хотелось сделать что-то, исполнить какую-то свою привычную угрозу — будь его пленник обычным человеком, уже остался бы без какой-нибудь не слишком необходимой части тела. Но Фержингард понимал, с выворачивающей яростью понимал, что ничего не может — пока что — противопоставить этому человеку. Он выхватил из руки пленника феатту и решительно направился к выходу.
— Любовь, — донеслось в уже закрывающуюся дверь.
— Что? — лорд так и замер, уже взявшись за висящий на поясе ключ от камеры.
— Любовь. Знакомо вам такое слово? — послышался из темноты ироничный голос. Фержинград больше не видел своего пленника, но был уверен, что тот снова безмятежно улыбается. — Без сомнения, оно встречалось вам в древних текстах. В этом разница. Мой отец меня любил. Попробуйте начать с этого.
Когда за лордом Вильмортом затворилась дверь и провернулся ключ в замке, пленник снова взялся за книгу. В тяжелом переплете-футляре, изготовленном по старинному образцу, обложенные медью половинки соединялись между собою петлями, посаженными на длинную тонкую спицу в основании переплета. Придерживая коленями открытую на середине книгу, мужчина осторожно извлек спицу, та была длиною в его предплечье, закругленной на обоих концах. Не удержался, прокрутил ее в пальцах, играя, пробуя, как отвыкшие от всякой работы суставы слушаются его. Улыбнулся, впервые порадовавшись дотошности лорда Вильморта, который действительно потрудился над его телом, умудрившись вернуть и сохранить живую подвижность почти каждой мышцы, сустава и сухожилия. «Такой труд не должен доле пропадать всуе», — решил пленник, сжимая в свободной руке спицу.
* * *
— Дорогая, вы слишком близко к огню.
Рейвин лежал в постели, не спуская настороженного взгляда с жены. Даже одеялами не укрывался, хоть уже приготовился ко сну — если что-то вдруг случится, если понадобится быстро вскочить с постели, броситься к ней, удержать…
— Мне показалось, у меня мерзнут пальцы, — потеряно ответила Лейлис, глядя на свои ладони с таким же удивлением, с каким смотрит младенец на свои маленькие кулачки, впервые открыв, что может размахивать ими у себя над головой. Она сжимала и разжимала пальцы, держа ладони почти у самого огня и, кажется, сама не понимала, как может мерзнуть. Но она мерзла, даже сидя у очага, даже под двумя теплыми домашними плащами.
— Наденьте рукавицы, — вкрадчивым тоном предложил Эстергар. — Ваши маленькие овчинные рукавички…
Он встал, чтобы помочь ей. Она без сопротивления позволила натянуть на себя теплые рукавицы, сшитые для нее в ту первую осень, вечность назад.
— Вот так… — он улыбнулся ободряюще. — Только не суйте руки в огонь, очень вас прошу.
Она обняла его и так и расплакалась у него на плече. Рейвин держал в объятьях свою жену, в этот раз действительно ее, и отчаяннее всего чувствовал свою беспомощность, понимая, что не удержит.
— Ты думаешь о нем? О нашем ребенке…
Она брала ледяные осколки и сыпала ему прямо на сердце.
— Не надо о нем, прошу… Я думаю о тех детях, что еще будут у нас.
— Он лежит там совсем один, в холодном лесу, под грязью и снегом… Я помню, как закапывала его… этими самыми руками… — она больше не обнимала его и успела уже скинуть рукавицы, чтобы продолжить глядеть со странным выражением на свои пальцы. — О, наш несчастный крошка! Я оставила его там, но ведь я думала, что вернусь к нему… Я думала, ты вернешься! — последние слова она выкрикнула уже тем чужим, злым голосом, с обидой, яростью и ненавистью, и начала вырываться.
Рейвин поймал ее за предплечья и удерживал так, прилагая почти всю силу, не слишком близко, чтобы она не могла достать до него, ударить по лицу или вцепиться в горло, но и не слишком далеко, чтобы ее разметавшиеся волосы не попали в огонь очага, а она извивалась, вопила и сыпала проклятиями, которых не слышал за свою долгую жизнь даже старик Хэнред, потом выла и снова плакала. Это обычно означало конец, тогда ее уже можно было отпустить, потом осторожно успокоить, напоить теплым вином, в которое Рейвин украдкой добавлял несколько капель из данного лекарем пузырька, и уложить в постель. От лекарских капель леди Эстергар засыпала в четверть часа и спала всю ночь до рассвета. Рейвин смотрел на нее украдкой, когда зелье уже действовало, и не сказал бы, по частому дыханию ее и по тому, как мечутся под полуопущенными веками ее глаза, что сон этот спокоен. Но важнее было другое. Она спала тихо.