— Снесут? — бабушка скорбно качает головой. — Чего творят… И что будет?
Тема надрывно хрустит баранкой.
— Вроде таможенный отстойник, для машин. Здания снесут, а на территории большую стоянку закатают. Удобно — и станция рядом, и от Москвы недалеко. — Глаза у него загораются, он обращается к Марине: — Представляешь, сколько бабок зашибать будут люди? Сумасшедшие бабки. С ума сойдешь, как подумаешь.
— Да, — соглашается Марина.
Бабушка, отмечая Темин интимный взгляд, поджимает губы.
— Лариса, помоги-ка мне, — произносит она медовым голосом и вытаскивает Лорку из кухни.
Марина молчит и вдыхает горький цветочный аромат. Этот запах, и правда, напоминает о гниении… разложении… прелых осенних листьях… Странно, что некто из Теминой родни выбрал такие цветы. Или это судьба, и родными управляли другие силы?
Тема равнодушно прихлебывает чай. Смотрит на Марину и тихо выговаривает:
— Если вместе жить будем, я тебя прошу: давай заведем собаку.
Марина непонимающе вздрагивает. Ей кажется, что она спит, и в сумбурном сне Тема мечется в бреду, бормоча невнятные слова.
— Собаку?
— Да, собаку, — повторяет Тема. — Ну, пожалуйста! Я с детства мечтаю собаку завести.
Марина с трудом обретает дар речи:
— У тебя же Полкан, — возражает она.
— Он злой, на цепи сидит, — говорит Тема. — Я его боюсь. Мне его даже не жалко совсем.
— А что — вы его мучаете?
Тема в задумчивом ступоре.
— Нет, как: живая тварь на цепи сидит. Мы каши ему насыплем и уйдем. А он бродит, цепью звенит. Конечно, мучаем. И потом, отец его иногда дихлофосом натирает. Он воет…
Марина таращит глаза.
— Зачем?
— От насекомых. Блох, вшей… Ну, хорошо? Пожалуйста, заведем собаку! Нам тогда никто ничего не скажет…
Марина смотрит на Тему безнадежно и пытается представить, как они живут вместе. Но даже в воображении ничего не получается.
— У нас ребенок будет, ты забыл? — говорит она отчетливо и громко. — Найдется чем заняться кроме собаки.
Тема досадливо кривится.
— Ребенок… Ребенок и так заведется, никуда не денется. А собаку специально брать надо. — Он добавляет льстиво: — И для ребенка полезно, играть. За усы дергать.
Тягостное чувство подкатывает к Марининому горлу. В эту минуту она себе противна. Ей гадко, она не хочет рожать Теме ребенка и вместе с Темой его воспитывать. Ей не хочется дальше врать. Тема, каким бы ни был, не заслужил, чтобы ему бесстыдно врали. У него все впереди. Его будут сильно обманывать, и сильнее всего — близкие люди. Бедный мальчик.
— Заведется… — говорит она жестко. — Просто так ничего не заводится. Это не от сырости.
— Знаю, — говорит Тема вредно и, вспомнив, что не добился своего, добавляет мягко: — Тебе какая порода нравится?..
Сговор. Марина беспокойно изучает стол, над которым, раскинув крылья, колдует Людмила Сергеевна. На скатерти, доставшейся от деревенских бабушек в наследство, — сопливые грибки, пирог с вареньем, жареные куриные ножки, гречка под обильной мучнистой подливой, блины с селедкой. Почему блины? — не понимает Марина. Блины — поминальное блюдо, а у нас, напротив, сговор… Как будто траурный обряд маскируется под веселый праздник. Она поддевает вилкой тонкий тестяной лоскут и тащит в тарелку.
— Бери, бери, — поощряет Людмила Сергеевна. — Нагребай. Нинка больно хорошо их печет. Она мне и на похороны пекла…
Марину передергивает. Кажется, она права, ее хоронят. Она изучает гостей. Собрались Темины родственники, от Марины — бабушка и Лорка, но бабушка скрылась и в комнатах общается с Теминым дедушкой, которому принудительно снизили дозу, внушили правильный образ действий и уберегли от вековечного колотья дров. Марина догадывается, что бабушке тяжко смотреть в глаза Людмиле Сергеевне и Михаилу Георгиевичу — все из-за Марининого позорного вранья. Она взвалила напраслину не только на свою голову, но и на бабушкину и никогда себе не простит…
Вот гости сообща успокаивают хмельного мужа двоюродной сестры Нади, он норовит поднять скандал, и Людмила Сергеевна шепчет любимой кузине сквозь зубы:
— Ты зачем его привезла?
Надя, с облаком перманента вокруг головы, оправдывается:
— А что, дома его оставить? Он чего-нибудь детям сделает. Ты же знаешь, — она понижает голос. — Он Аньку в универсаме забыл. В тележку посадил и в ней оставил. И Дашеньку в электричке забывал. Ему пассажиры ее в дверь открытую кулем швырнули, на платформу, а то б уехала.