— Да, я такой вот, — рисуется Саня. — Грубый упертый самец.
— Зачем мне такой? — произносит Марина скучно.
Саня на минуту серьезнеет.
— Такие всем нужны, — заявляет он с напором. — Везде, всегда.
"Ах, — думает Марина, если бы он видел себя со стороны и знал, что не стоит ломаного гроша".
— Ты с Любкой работаешь? — интересуется Саня. — Меняй напарницу. Я б с такой мутной работать не стал. Она в своем уме, нет? Беру у нее сегодня яд, в подвал засыпать, а она мне: отравку берешь? Для мышек? Для крысок? И лыбится щербатым ртом. Точно не в себе. С приветом. Смотри, тебе чего-нибудь подмешает.
Марина пожимает плечами, а Саня сообщает:
— Ее можно в обменник посадить. Что случись, не жалко.
— А обманывать станет? — спрашивает Марина насмешливо. Ее забавляет Санина примитивная логика.
Саня задумывается.
— Не хватит у нее фантазии.
— У всех фантазии хватает, — говорит Марина, — чтоб деньги присвоить…
Они приближаются к Марининому дому.
— У Темки была? — спрашивает Саня мерзко.
— Тебе-то что, — роняет Марина. Не хватало ей отчитываться.
— Была, наверное, — утверждает Саня злобно и добавляет с любопытством: — Правду говорят, у них вот такущая жаба сидит?
— Какая жаба? — не понимает Марина.
— Ну, для денег. Китайская, которую в палатках продают.
— Не видела жабу… — говорит Марина недоуменно.
— Плохо смотрела. Есть где-нибудь. Такие деньжищи… откуда без жабы.
— Жабы мало, — усмехается Марина. — В нее верить надо.
Саня обескуражен.
— Не… — задумывается он. — С одной стороны, верю… а с другой… не верю я ни во что. Нельзя. От тебя все только и ждут, чтобы ты рот разинул и поверил.
— И мне не веришь? — спрашивает Марина.
— И… и тебе не верю, — признается Саня.
Марине весело.
— Как же ты мне кассу доверять собрался?
— Я проверять тебя буду, — обещает Саня. — Очень сильно проверять.
— Трудно так жить.
— Трудно, — говорит Саня твердо. — Жить вообще трудно.
— Да, — соглашается Марина серьезно. — Очень.
Они добрались до дома, и Марина хочет уйти.
— Зачем? — спрашивает она. — Зачем мне такое счастье, сам подумай?
Саня угрюмо ворочает желваками.
— Да ты… ты знаешь, кем я со временем стану? За это можно потерпеть.
Марина иронизирует:
— Ты же станешь, не я. Мне-то что с твоих становлений?
— Рядом с большим человеком полезно находиться, — произносит Саня важно.
— "Болшим", — передразнивает Марина. — Ха-ха! Ты говоришь, как чучмек на рынке. Они все тоже, кажется, "болшие" люди!
— Не смей ржать! — рявкает оскорбленный Саня.
— Я не собака, чтобы мне командовали "рядом", а я выполняла, — срезает Марина. — И что мне твои мечты? Ты обменник-то открой еще. Когда наскребешь.
— А вот открою, — говорит Саня. — Хоть сейчас.
— Миллионер, что ли?
— Не миллионер, а хватит. Мне тут… приятель один… в дальнюю командировку отправился… и наследство оставил.
Марина настораживается.
— Что за приятели у тебя, один другого краше. Прямо зоопарк. Не тот, который с вязальной спицей?
Саня горячими, словно раскаленными, пальцами хватает Марину за руку.
— Помолчи, не болтай, — говорит он с отчаянной угрозой. — Я тебе… только.
— А не ты, — говорит Марина бесстрастно, прямо глядя Сане в глаза, — его в командировку отправил?
Она даже не слышит ответа. Ответ ясно виден на потемневшем лице собеседника. Получается, события последних дней происходят из-за ничтожного Сани. Он виноват в чужой смерти… и в ее влюбленности. Если бы не он…
— Молчи, — повторяет Саня и отпускает Марину. — О деньгах болтать нельзя… если что, я тебя… — По лицу его скачет знакомый — по Теминым глазам — страх. — У тебя… у тебя руки холодные… Я… — Саня обретает дар речи, но никак не придумает, что сказать. — Я не возьму тебя кассиром! Я… тебе не верю!
Повернувшись, он воровато и быстро уходит, забыв про вихляющий ритм своей походки, словно крыса, бегущая с открытого пространства.
Марина перед столетним кирпичным лабазом, где на крыше криво горбятся листья шифера. Лабаз темный, жутковатый, в потеках. Его словно бомбили сто лет, что он стоит на белом свете. Случайные проезжающие от его неприметных букв "кафе" шарахаются, но местные знают, что внешний облик обманчив и внутри затаились мифические царские хоромы — такие соловьиные песни поют очевидцы.
Марина стоит и проверяет по часам время, назначенное по ее просьбе. Она пришла вовремя.
— Иди давай, — неприветливо зовет охранник, и Марина проходит за железную дверь, по коридору, мимо полной официантки в полупрозрачной блузке, и спускается по вековым ступенькам в подвал, где чистой акустикой радуют слух негромкие мелодии. В сумеречном зале за длинным столом, среди однородного мужского сборища, протекает плотное застолье, сопровождающее разбор важных полетов. Еда второстепенна, но изобилие переливчатым ковром расстилается по столу: сочится пряной слезой багряно-закатная семга, пестрит жирными глазками колбасная мякоть, дразнит ноздри копченым ароматом пухлый розовый окорок, рдеют в буйстве укропа помидоры и редис, блестит изумрудом мокрая зелень, поверх глянцевых перьев торчат стрелы зеленого лука, жидким золотом, серебром, рубином переливаются жидкости в хрустале. Анатолий Геннадьевич, серьезный человек, седовласый мужчина с меланхоличным взглядом и угольно-черными бровями, сидит в центре, галстук у него сдвинут на сторону, нарушая симметрию, и окружающие вполоборота обращены к хозяину. Приближаясь, Марина слышит их спокойный досужий разговор. Судьбоносные вопросы, видимо, решены, и сотрапезники отдыхают.