Странной была и реакция Констанс, когда Элспет сказала ей, что в дом Латэмов зачастили врачи: здоровье Алекса сильно ухудшилось после того, как он отошел от дел, передав управление Компанией племяннику. Можно было подумать, что она испытывает к старику какие-то чувства — ну и лицемерка!
Лок, между прочим, не очень-то верил, что Алекс на самом деле выпустил из рук рычаги управления «Латэм и К0». Как бы то ни было, кто бы ни был теперь там главным лицом, вендетту против него они продолжали по всем правилам. Вдруг обнаруживалось, что поставки задерживаются или за них требуют какие-то невероятные цены. Внезапно ему отказывали в кредите. Вдруг увольнялись без всякой видимой причины хорошие рабочие. Вообще-то это стиль, скорее, Роджера. Лок начинал чувствовать, что ему еще предстоит дорого заплатить за разбитый нос и униженное мужское достоинство нового главы «Латэм и К°». Вроде бы они уже всего добились, чего хотели, но Лок знал: эти гады не успокоятся, пока не уничтожат полностью «Верфи братьев Мак-Кинов», — только это закончит более чем двадцатипятилетнюю вендетту. Но нет — проигрывать он не собирается. Сейчас главное — выжить, месть пока обождет. Теперь все зависело от того, сумеет ли он быстро закончить оба корабля, стоявшие на стапелях, — «Аргонавта» и тот, который ему заказали ньюйоркцы. Параллельные работы на двух объектах, один из которых — по совершенно новому проекту — это было нечто! Лок выжимал из рабочих все, на что они были способны, и сам был уже на грани срыва. Он приходил домой только поесть, побриться и немного поспать. Лучше всего было бы вообще переехать в свою комнатушку на верфи, но это только оживило бы сплетни насчет его «семейной» жизни.
Кроме того, бывать с ней рядом, находиться под одной крышей — в этом был для него элемент мазохистского самоистязания.
Он был с ней неизменно вежливо-холоден, но как цепко держались в нем воспоминания об их физической близости, как это на него действовало — что его и бесило больше всего.
Лок выругался, отдирая присохший бинт от раны. Нет, надо все-таки сперва размочить. Хоть кастрюлю бы какую найти… Вон она, на подоконнике. Он мельком взглянул в окно, и вдруг какое-то белое пятно внизу, на сорной траве двора, бросилось ему в глаза. Сердце его замерло, он выронил кастрюлю и опрометью бросился к черной лестнице. Констанс!
Перепрыгивая через ступеньки, он рванулся вниз. Она лежала, уткнувшись лицом в траву с разметавшимися волосами, босая, в нижней юбке и муслиновой сорочке. Он рухнул на колени подле нее — неужели? Но нет, слава Богу, тело теплое, кожа розовая. Страх сменился гневом. Он потряс ее.
— Констанс? Отвечай, черт возьми! Ты ушиблась?
— У-м-м…
Ее ресницы зашевелились… Гудели насекомые, доносился сладкий запах скошенной травы. Господи — она в таком виде, а рядом — оживленная улица, забор весь в дырках. Он уже весь кипел от негодования.
— Ты что это? О чем ты думаешь?
Она крепко вцепилась пальцами в жесткие стебли.
— Боюсь свалиться с земли…
— Что-о? — Он выругался и посадил ее. — Вставай!
Констанс покачала головой, по глазам ее было видно, что она где-то далеко-далеко.
— Если не держаться за землю, когда плывешь, то можно улететь за край земли…
— Ну, хватит этих глупостей! Ты же даже не одета! Вокруг люди ходят!
— Оставь меня в покое! — Она вырвалась из его рук, гневная богиня с глазами как расплавленное золото. — Ты тут ни при чем.
Это что? Ее туземные боги на нее так действуют? Она как-то говорила, что внутри нее есть какое-то второе «я», за которое она не отвечает. Может быть, она действительно и Констанс, и Лили одновременно? Он отгонял от себя эту нелепую мысль.
— Констанс, это глупо! Давай я тебя провожу в дом.
Сама королева не смогла бы с большим презрением поглядеть на него.
— Ворота Хонаунау, города успокоения, всегда открыты для страждущих и преследуемых, не то, что твое сердце, Лок!
— Меня не интересует твоя языческая философия! Вставай!
Потеряв терпение, он встал, подхватил Констанс под мышки, поставил ее на ноги. Ах, черт, он совсем забыл про свою руку! От боли он снова выругался.
Внезапно это ее второе «я» исчезло, и Констанс сосредоточенно и серьезно уставилась на его грязную повязку.
— Ты ранен? Дай я погляжу.
— Ну, тебя! — огрызнулся он, втаскивая ее на кухню.
— Не бойся придурковатой Лили! — Констанс мягко улыбнулась ему как малому ребенку. — Она безвредна, даже когда плавает в лучах солнца.
— Я не боюсь. — В его голосе было уже какое-то тихое отчаяние.
— Тогда позволь мне! — Она протянула руку к кровоточащей повязке, и печальная тень промелькнула у нее на лице. — Я уж не так много прошу.
Лок поколебался, потом молча протянул руку. Усадив его за стол, она отмочила бинт, тихо ахнула, увидев глубокую рану — от кисти до локтя. Мягкими движениями она промыла ее, удалила сгустки крови, наложила мазь и перевязала, использовав несколько чистых кухонных полотенец. Еще из одного полотенца она сделала перевязь и вложила туда его руку.
— Уже лучше! — нехотя признался он.
— Как это случилось?
Пока он рассказывал, она озабоченно грызла ноготь. Храбро дотронулась до его распухших пальцев.
— На этот раз тебе повезло. Будь осторожен, пожалуйста.
Он весь напрягся, отдернул руку.
— Столько супружеской заботы — не знаю, что мне с тобой делать?
— Делай, что хочешь! — Ее губы дрогнули, во взгляде промелькнуло что-то призывное. — Я говорила тебе правду.
Что-то как будто ударило Лока в низ живота. Гнев, отчаяние, напряжение предыдущих недель — все это слилось в один порыв. Он схватил ее, швырнул себе на колени, здоровой рукой обхватил ее за спину, больную — приблизил к ее лицу.
— Ты такая лгунья — даже сама себе врешь! Не строй из себя дурочку, Констанс! Это была не любовь!
— Для меня была. — Ее шепот был едва слышен.
— Нет — это было только вот что…
Он яростно впился в нее губами, одновременно грубо тиская ее грудь. Она застонала. Он буквально пожирал ее — так она была ему нужна. Пусть врунья, лицемерка, полупомешанная, но его тело властно требует ее. Желание сжигает его, делает его опять жалким и уязвимым.
Нет, он не допустит этого! Он оттолкнул Констанс от себя, она схватилась за край стола, чтобы не упасть, тяжело дыша.
— Видишь? — Он ощерился, поднимаясь на ноги и тоже едва сдерживая дыхание. — Просто, ты — женщина, я — мужчина, и мы давно не получали удовлетворения. Чистая похоть — и не надо усложнять, придумывая всякие сказочки…
Она сделала шаг ему навстречу. У нее больше нет гордости, осталось только одно — она хочет его, он ей нужен…
— Мне все равно, как это ты называешь…
— А мне не все равно! — В его лице было какое-то злобное ожесточение. — Я уж скорее пойду к какой-нибудь шлюхе с Энн-стрит. У той, по крайности, хоть имя настоящее…
Констанс вздрогнула, прижала к груди сжатые кулаки, глаза ее наполнились слезами.
— Сперва ты считал нужным ненавидеть меня, потому что я Латэм. Теперь ненавидишь, потому, что я не Латэм. Тебе не имя важно, Лок Мак-Кин, а ненависть!
— Это все, что нас объединяет. — Он говорил с подчеркнутым хладнокровием; это давалось ему с трудом, но ведь недаром же его называли Железным Маком. — Это, видимо, все, что ты от меня получишь. Запомни это и не попадайся мне под руку.
Она вдруг засмеялась, каким-то мягким, терзающим сердце смехом.
— Да уж запомню, Мак-Кин не так часто нарушает свое слово, и даже придурковатая Лили не забудет этот день.
12
На следующее утро Констанс исчезла.
Первой реакцией Лока было удивление. Он не ожидал, что она вот так просто — возьмет и уйдет. Она все-таки его жена, и имеет законное право на его покровительство, по крайней мере, пока суд не решил по-иному. Вдобавок его удивило еще и то, что она взяла с собой так мало: его старый китайский халат, несколько платьев и краски, не оставив никакой записки.