— Моего отца убила не лихорадка! Его убил ты! Ты напал на него, когда он был пьяный и беспомощный, подкрался сзади как презренный трус и размозжил ему голову. А когда понял, что я это видела, пытался меня утопить, сунул головой в воду и держал там, пока я не начала захлебываться!
Она вздрогнула, вспомнив этот ужас: как поднимаются вверх пузырьки из ее истерзанных легких, как она понимала, что сейчас умрет, умрет как ее папа. Неудивительно, что в ней появился такой ужас перед водой!
— Но кто-то подошел, и тебе пришлось притвориться, что ты меня спасаешь, так ведь, дядюшка? И тогда ты решил по-другому — что тебе выгоднее, чтобы я была жива. Иначе мое наследство вернулось бы к моему народу. Но что может рассказать дитя, когда очнется? Представляю, как ты взывал к Божьей помощи, и, наверное, он услышал твои молитвы и лишил меня памяти, но не навсегда, как видишь!
— Тихо, Лили!
— Не смей называть меня так! Не имеешь права! Так меня звала только бабушка Канаи. Она родила дочь, мою маму, тоже от белого, поэтому она поняла ее, когда она полюбила Джеймса Латэма. Канаи была из королевского рода, и после ее смерти я стала наследницей ее владений. Тут-то ты обратил внимание на нас с отцом.
— Бедное помешанное дитя! — холодным тоном произнес Тейт, засовывая револьвер обратно за пояс. — Ты так долго была больна…
— Уже не больна! — Констанс уже не боялась его, и его слова на нее не действовали.
— Как ты, должно быть, боялся этого дня! Все эти годы пытался заставить меня обо всем забыть, пытался убедить всех и меня в том числе, что я сумасшедшая! Но теперь мои глаза открылись, и я знаю правду.
В ее мозгу неслись яркие ожившие картинки прошлого. Счастливая жизнь с бабушкой Канаи — она ее единственная внучка. Отец — такой мягкий, такой печальный после смерти матери, ищущий забвения в вине и проповедях в этой злосчастной святой миссии! Конечно, теперь она понимала — потерять вначале свою первую любовь, а потом молодую жену, — это было слишком большое испытание для Джеймса Латэма. И она помнила тот ужасный день…
— Папа никогда бы не сделал по-твоему — пробормотала Констанс. — Пусть он был пьяница, но он любил и уважал мой народ и хотел уберечь его от твоих жадных лап. Поэтому ты убил его и захватил мое наследство.
— Они все неграмотные, погрязшие в грехах людишки, они нуждаются в моем руководстве, — попытался возразить Тейт. — Я сделал эту плантацию тем, что она есть. Без меня ничего бы там не было. Иегова лишил меня столь многого, разве я не достоин хоть маленького вознаграждения за свои труды?
— Ты строил из себя короля — на крови и слезах моих соотечественников! Жалкий урод! Безумец! Ничем не скроешь свою порочность!
— Заткнись! — Он схватил ее за горло.
— Убей меня, убей! — повторила она, задыхаясь. — Я тебя больше не боюсь!
— Ты мне полезнее живая! — От склонившегося над ней лица тошнотворно несло орхидеями и кровью! — И я найду способы, чтобы ты могла меня развлечь!
Она засмеялась.
— Изнасилуешь? Ну-ну! Думаешь, от этих разговоров мужчиной себя почувствуешь? Я не ребенок, и знаю, что эта твоя штучка поднимается только, когда ты истязаешь кого-то. Ты на муху-то не сможешь влезть, не то, что на настоящую женщину!
— Блудница вавилонская! — Тейт ударил ее по лицу. — Замолчи!
Констанс ощутила во рту медный вкус крови — и засмеялась снова. Она знала теперь, что бы ни случилось, даже в такой беде, в какой она очутилась сейчас, она не будет ощущать себя беспомощной.
— Иди ты к черту!
Тейт снова замахнулся было, но сверху на палубе раздались голоса — смена вахты. Он опустил руку, вгляделся в нее своими кроличьими глазками, тяжело дыша от бессильной ярости.
— Я еще займусь тобой на досуге, Лили. Ты многому научишься.
Констанс слизала кровь с разбитой губы.
— А ты за многое ответишь. В аду для тебя место, во всяком случае, приготовлено.
Бесцветные брови Тейта чуть приподнялись, лицо озарила лучезарная улыбка.
— Что ж, мне нравится такое состязание. Посмотрим, чья возьмет. А пока, поразмысли о сладости раскаяния и о том, сколько стоит жизнь этого старика!
Дверь каюты с шумом захлопнулась за ним, щелкнул замок. Констанс некоторое время оставалась недвижной, а потом рухнула на койку, пытаясь достать связанными руками до горящей щеки.
— Ну, девочка, я горжусь тобой! — донесся до нее возглас с противоположной койки.
— Дедуля? — Ее голос теперь дрогнул. — Он здорово тебя?
— Ничего, Констанс. Выглядит хуже, чем на самом деле.
Лицо его все заплыло и распухло; чувствовалось, что, несмотря на напускную бодрость, ему больно говорить. Да, и молодому бы тут не поздоровилось, что уж говорить о старике.
— Ты слышал?
— Большую часть. Наконец-то узнал правду из его собственных дьявольских уст. Кстати, девочка, надеюсь, твои зубки такие же острые, как и язычок, а? — Несмотря на трагичность ситуации, он засмеялся.
— Что? — Она не поняла причины смеха, и вообще, что он имел в виду.
— Надо перегрызть веревку! Мы же не собираемся сдаваться, верно?
— Нет, ни за что!
— Тогда мы должны встретить его, как следует, когда вернется. Я не хочу, чтобы он меня использовал как заложника. Должен же быть хоть один здравомыслящий на борту — нужно только вырваться из этой клетки. Он сумасшедший да?
— Да! — Она вздрогнула. — А вот я, оказывается, нет. И никогда не была.
— Нет, Господь одарил тебя такой твердостью духа, что я просто поражаюсь. Ну, давай, девочка не теряй времени, у нас его мало.
Констанс поняла, что он прав. Она отчаянно вгрызлась в стягивающие ее путы. Не надо сейчас думать о Локе, конечно, он будет думать, что она просто опять ушла от него. Господи, эта мысль делала ей больнее, чем эти проклятые веревки. Уф, наконец-то! Руки свободны, теперь можно попытаться развязать Алекса. Вот и он свободен. Она слегка сполоснула ему лицо из оловянной кружки, которую нашла в шкафу. Он был в сознании, но очень слаб. Господи, ну как им справиться с этим ненормальным — ведь у него еще и револьвер! А ведь он неминуемо явится снова. Надо бы как-нибудь связаться с капитаном. Констанс попробовала дверь, поковырялась в замке шпилькой — тщетно. Может быть, попробовать как-нибудь отвернуть скобы?
— Мы изменили курс? — сказал Алекс.
Она подошла к нему, положила руку на лоб. Бредит? Да нет, вроде голова холодная.
— Ну и что это значит, как ты думаешь?
— Может быть, мы повернули в открытое море от побережья. — Голос Алекса прозвучал веско и мрачновато.
Сердце у Констанс упало. Она открыла иллюминатор, поднялась на цыпочки и высунула голову. Ого — сколько судов вокруг! Барки, шлюпы, рыболовецкие лодки, паровые буксиры, угольные транспорты, — «Одиссей» легко обходил их, оставляя позади.
Констанс обернулась к деду, в голосе ее прозвучала надежда:
— Так много кораблей! Наверное, мы совсем близко от берега. Может быть, как-нибудь просигналим им?
Наверху послышались какие-то крики, топот ног, хлопанье парусов. «Одиссей» снова резко изменил курс, так что Констанс пришлось схватиться за спинку койки.
— Что за дьявол? — Алекс встал и с трудом добрался до иллюминатора. — Что-то случилось, девочка. Можно подумать, что нас атакуют.
«Одиссей» снова рыскнул в сторону, и в полосу обзора попал гордый силуэт еще одного корабля, который под полными парусами несся им наперерез.
— Красавец! Похоже, что обгоняет нас. Констанс недоумевала — какой же корабль может сравниться с этим шедевром ее мужа, на котором они волею судьбы оказались в качестве пленников. И вдруг она догадалась.
— Любимый, ты?!
— Ты что?
— Это наше спасение, дедуля! «Аргонавт»! Железный Мак выручит нас!
— Поздно!
Констанс и Алекс одновременно повернулись на звук этого жесткого голоса. Сайрус! Волосы у него были растрепаны, лицо дергалось в конвульсиях, но его рука твердо сжимала револьвер. Быстрым, как у змеи, движением он схватил Констанс за руку и завел ей ее за спину. Она вскрикнула от боли и согнулась.