Неужели жирная Танька решила больше не радовать меня своим нелепым присутствием и сальными взглядами? С такими бабами вообще разговор короткий. Постельный, я бы сказал.
Нажимаю кнопку и отъезжаю от стола. Выкатываюсь в коридор и проезжаю вдоль мрачных стен отцовского дома.
Я ненавижу его. Но здесь мне проще вспоминать все то дерьмо, что творилось в моей жизни на протяжении последних лет. Все то, чем было заполнено мое существование всегда. Грязь. Порок. Разврат. Смерть.
Добираюсь наконец до кухни и замечаю, что фигурка уже пробирается к выходу.
— Стоять! — сам не понимаю, что нашло. Но мне нужно взглянуть на это видение. Она тормозит у двери, крепко сжимая ручку. Подъезжаю ближе. Мне нужно проверить очередного незнакомого человека. Увидеть в его глазах жалость к себе и снова всех возненавидеть. — Повернись.
Она оборачивается, и я наконец могу разглядеть ее лицо. Блондинка. Терпеть не могу блондинок. Может, это связанно с собственной сестрой, а может с матерью, но блондинки это те, кого я поимею только в самый голодный год.
Голубые глаза смотрят на коляску, и я понимаю, она не знала, что я не могу ходить.
Стоит, не зная, что сказать, словно хочет извиниться.
Но я не вижу в ее глазах жалости. Я там вообще не могу ничего разглядеть.
— Вы приготовили ужин и убегаете, потому что он отравлен?
— Что?
— Что?
— Что?
— Вы тупая?
— Нет. Нет, конечно. Ужин не отравлен.
— А я вам не верю. Пойдемте. Попробуете его первая.
— Но я приготовила ужин и могу уйти.
— Кто вам сказал? После того, как я поем, вам еще нужно помыть посуду. Ну или можете идти, и я вызываю полицию.
— Не надо, — задирает подбородок. — Если только вы не хотите, чтобы полиция поужинала с нами.
Она проходит на кухню, продолжая сжимать большую сумку, и я уже думаю, не вор ли она. Странная. Нервная какая-то. И даже жалости нет к бедному инвалиду.
Но, что интересно, не спросила, почему я стал таким. Это первый вопрос, который я слышу. Люди редко могут побороть свое любопытство.
Проезжаю в столовую, где на столе стоят три блюда с крышками. Уже думаю, а не крысы ли из-под них разбегутся, тянусь посмотреть и вдруг слышу.
— Вы руки не помыли.
Поднимаю голову. Она. Стоит в дверях и смотрит.
— И что?
— А то, что потом вы не сможете командовать даже своим кишечником. А виновата буду я.
— Похоже на угрозу.
— Рекомендацию. Но если вы проводите свой досуг в туалете, то, конечно, можете руки не мыть.
Зараза. Пару раз я действительно имел проблемы с кишечником, но даже не связывал это с чистотой рук. Скорее списывал на некомпетентность часто сменяющихся поваров.
Делаю как велено и снова возвращаюсь за стол. Девушка стоит все там же, чуть нахмурившись. И все-таки спрашивает. Но не то, что я предполагаю.
— Это навсегда? — кивает она на кресло.
— А что? Хотите согреть мою постель?
— Хочу понять, как человек с таким количеством денег не может справиться с травмой позвоночника. В наш-то век.
Это было сказано так снисходительно, так иронично, словно она издевалась, словно тыкала пальцем и смеялась над тем, что я слабый.
Дрянь. Просто тварь.
— Пошла вон…
Она теряется. Опускает руки, но меня уже не остановить. Беру блюдо и кидаю в ее сторону с криком:
— Пошла вон! Вон, я сказал! Что ты знаешь обо мне! Что ты, белобрысая дура, вообще можешь обо мне знать!
Она уклоняется от летящего снаряда, что разбивается о стену, и убегает, даже не посмотрев на меня. Трясет. Бесит. Все бесит!
Я опрокидываю всю еду и качусь к своему лучшему другу. Бар меня всегда выручит. Всегда окажет поддержку. Всегда даст забыться лучше любой виртуальной реальности, не думать о том, какие все-таки эти блондинки суки.
Глава 3. Харитон
Проснулся после попойки, когда тело затекло до такой степени, что я уже не только часть ног не чувствовал, но и рук. Попытался подняться и тут же упал. Осталось только смачно выругаться, потому что сколько бы лет я не был инвалидом, я всегда пытаюсь подняться.
Всегда пытаюсь встать, не взирая на адскую боль в ногах.
Только в состоянии покоя они меня не беспокоят. Только сидя и бездействуя я не чувствую агонии в мышцах. Уже скучаю по тому времени, когда совсем их не ощущал, как будто нижняя часть отрезана была. Полностью. Но вселенная очевидно решила мне нагадить окончательно и подарила эту отвратительную боль, о которой врачи говорили с благоговением. Ведь боль означает возможное выздоровление. Я им в тот день тоже пожелал подобного «выздоровления».